Очевидно, что пребывание Гиршла в Маликровике вместе с Миной не могло принести пользу. Деревенская тишина и старания Берты откормить зятя до слез ему надоели. Либо он сидел, лениво перелистывая молитвенник у печки, либо, зевая, перед Миной. Прогулки по зимнему снегу могли бы сотворить чудо, но снег был на улице, а Гиршл дома, так что чуда не происходило. Зимние дни, как известно, короткие, а ночи длинные. В деревне, где день тянулся долго-долго, ночь казалась нескончаемой. Это усугублялось тем, что Гиршл не знал, куда себя девать. Родители скоро поняли, что с их стороны было ошибкой отправить его в Маликровик, замечательное место было не для него, и привезли его обратно в Шибуш.

Гиршл стал снова посещать клуб Сионистского общества, который за время его отсутствия был отремонтирован и размещался уже не в одной комнате, а в двух: первая служила читальней, вторая — для общения членов клуба и шахматной игры. Появился и маленький буфет, где можно было перекусить. Не успеешь сказать «Йоселе!», как сын плотника Бендита уже нес кофе, чай, пиво, сладости или заказанный вами горошек с перцем.

Друзья Гиршла тепло приветствовали его возвращение. Пусть он не был сионистом, но с каких это пор членами общества являлись только сионисты? Люди приходили в клуб по самым разным причинам, в частности потому, что не хотели сидеть по вечерам в синагоге или в компании социалистов.

Сделавшись опять членом клуба, Гиршл взял на себя и соответствующие обязанности. Как и прежде, он платил членские взносы, а когда его просили, то и сверх того на различные нужды клуба. Надо сказать, что с такой просьбой к нему обращались нередко. Дело в том, что между Россией и Японией вспыхнула война, гнусное царское правительство призывало еврейских юношей на военную службу и отправляло их на фронт. Некоторым удавалось уклониться от призыва и бежать из города, часто в одной рубахе. Пожалуй, не было такого города в Австрийской Галиции, где нельзя было бы встретить молодых еврейских беженцев. Естественно, многим евреям хотелось бы помочь им, но не у всех было для этого достаточно средств. У Гиршла возможность помочь была, и он это делал, давал столько, сколько у него просили.

Гиршл обладал еще одним прекрасным качеством: он не был честолюбив и не стремился занять какой-нибудь официальный пост, а потому не расталкивал других локтями, расчищая себе дорогу к такому посту. Когда Сионистское общество устраивало ежегодный ханукальный ужин, он не настаивал на особом месте среди присутствующих на празднестве. Его скромность проявлялась и в его сдержанности. Если его дед Шимон-Гирш Клингер редко удостаивал кого-то разговора, считая, что в его окружении нет людей, достойных беседы с ним, то молчаливость Гиршла объяснялась скорее тем, что он не претендовал на чье-либо внимание, считая себя не заслуживающим этого.

Так или иначе, Гиршл снова был окружен товарищами, сидевшими рядом с ним в школе, в Талмуд-Торе, пока не занялись предпринимательством, одни — войдя в дело родителей, другие — открыв собственное дело. Большинство из них отказались от традиционной черной одежды и одевались по современной моде.

Люди приезжали из других городов за покупками в Шибуш, который превратился в торговый центр и привлекал купцов даже из Германии. По приезде сюда они не давали себе труда ни посетить Большую синагогу с ее украшениями в виде солнца, луны и знаков зодиака, ни старую Талмуд-Тору, ни ознакомиться с другими достопримечательностями, а заключали сделки, ели и пили в тавернах и отдыхали в клубе Сионистского общества, где просматривали заголовки газет и объявления, не удостаивая своим вниманием колонку политического обозревателя.

Было бы преувеличением утверждать, что Гиршл получал удовольствие от посещения клуба. Во всяком случае, это расширяло границы его мирка, и по вечерам, если Мина не рассчитывала на него, он шел туда прямо из лавки.