Серега убрал картину со двора, закрыл сарай и вернулся в дом. Им владела апатия и безразличие. Не хотелось ничего, жить не хотелось. Мозг был высушен, и казалось, что черепная коробка вообще опустела. Серега, не раздеваясь, бухнулся на кровать и стал глядеть в потолок. Еще никогда не казалось ему столь бессмысленным собственное существование.

Опять полезла в голову простая и удобная мысль — достать ТТ и… выключиться. Совсем, навсегда. Чтобы не увидеть, не дождаться, не встать перед фактом. Загробной жизни и Божьей кары он не боялся. Гораздо больше страшила неподведенность жизненных итогов. Кто он, зачем он был? Что от него останется и кому?

Где-то в Америке живет его дочь, которая даже не знает об этом и обожает своего папочку Кирилла Розенфельда. Гору сырых, не стоящих ничего работ, опытов, проб и ошибок можно отдать Але, чтоб она реализовала их через свой «Спектр». Останется дом, куда приедет Зинка. Ей же, наверное, достанутся в неизрасходованном виде Серегины тыщи. Останется триптих, который переселится в Японию. Все? Да, вроде все, не считая трех могил, которые без него переселятся в Японию. Все? Да, вроде все, не считая трех могил, которые без него бы не появились. А может быть, и не трех… Если те, мотоциклисты, не сумеют отпереться и получат вышку. А может, и еще в чем-то виноват Серега? В чем-то, что и сам не подозревает. Может быть, можно найти его вину в том, что сидит в тюрьме Галька и погиб приятель «афганца»-Шурика? Или в том, что Гоша сейчас не Гоша, а учебное пособие для родной школы? Кстати, уже следовало бы сходить, посмотреть, как там, подготовлен ли зал? Какая же чушь лезет в голову… И есть вина в том, что Люська удавилась, и в том, что Лена несчастна, и в том, что Аля не сможет выбраться туда, куда ей так хочется. Грешен, батюшка, грешен, только стоит ли так усердно каяться?! Раскаяние, как известно, не освобождает от ответственности. А высшая мера ему, очевидно, очень даже подойдет. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Осталось только исполнить.

Серега зевнул. Хорошую он придумал себе защиту от хандры и тоски — рассуждения о самоубийстве. Приятно сознавать, что можешь в любой момент по своему произволу собой распорядиться. Всего в нескольких метрах, если по прямой, в сараюшке стоит деревянная девочка, беременная пистолетом. Мамино наследство: «Милой Тосеньке за 30-го фрица»… Вместе с тем, пока думаешь, как себя убивать и как хорошо после этого будет, глядишь, пробудится что-то, потянет пожить еще. Даже лень немного стряхивается. Сходить, что ли, к Кузьминишне, набрать трехлитровый бутылек самогону? Как-никак, четыре дня праздников! Жрать, правда, нечего, но это не важно. Огурцов соленых у него полно, хлеб черный есть еще в магазине, картошка тоже в изобилии. Соль есть — гуляй не хочу! Если пошуровать по магазинам, может, еще и килька астраханская найдется, салака или селедка в томатном соусе. Переживем, не сорок первый, не блокада. Вышел? Серега из опасного, прямо надо сказать, положения. Раз жрать захотелось, значит, будем жить. Пока. Главное сейчас — поесть, принять немножко, а там еще в школу затянуть да начать работать. Опять все пойдет, как надо. Глядишь, Алька заявится, кто сказал, что она обиделась? Сам придумал. Нашел чем устыдиться! У нее небось таких случаев в жизни уже с десяток было. Это ж не вы, старые перешницы! Нынче молодежь вольная, из молодых, да ранняя.!.

И словно бы по заказу заурчал где-то вдали мотор «Волги». Той самой, Алиной. И жизнерадостный, звонкий голосок позвал с улицы, когда машина остановилась.