— «Нетерпимость», — ответил Сере га.

— Жестоко, — вздохнула Джулия, — ты очень жестокий, Панаев. Даже жесточее Гойи.

— Не надо меня с великими сравнивать, — сказал Серега, — а то от гордости лопну. Еще принести?

— Таскай, а мы будем смотреть.

На этот раз Серега загреб сразу четыре картины и, пыхтя, приволок их на суд дамам.

— Вот это называется «Рай для двоих», — представил Панаев первый холст.

Изображен был шалаш на берегу речки, дымящийся костерок с ухой, кипящей в котелке, рыба, подвешенная на нитке между двумя деревьями, пара удочек на траве и четыре голых ступни, торчащие из шалаша. Женщины усмехнулись: две большие ступни были повернуты пятками вверх и располагались между двумя маленькими.

— Пошленько, но смешно, — произнесла Аля, — это по личным впечатлениям?

— Это я сама куплю, — предложила Джулия, — я люблю такой юмор.

Улыбки улетучились, когда Серега показал еще одно полотно. Верх картины был нежно-голубой, низ — иссиня-черный. На голубом фоне темноволосая женщина и белокурый мужчина тянулись друг к другу. Их тщательно выписанные обнаженные торсы так и светились здоровьем и силой. Однако в черной части картины продолжением их тел служил лишь мертвенно-белесый голый костяк, скелет.

— Вариант, — убежденно проговорила Аля, — у тебя на эту тему была работа. Я ее уже забрала. Помнишь, червовый и пиковый тузы?

— Ты жестокий, — снова произнесла Джулия. — Все очень страшно. Надежды нет, черное их убьет. Это — неверие в Бога.

Следующая вещь называлась «Разлука». Ее Серега написал от скуки сразу после развода с Леной. Он изобразил мрачноватое здание суда, себя и Лену, идущих в противоположные стороны.

— Вот так наш султан стал холостым, — сыронизировала Аля, — таких я уже штук сорок видела. Правда, у других авторов.

— Это пишут и у нас, — подтвердила Джулия.

Серега хмыкнул и протер последний холст из этой кучи.

Портрет матери, который он сделал уже после ее смерти по памяти.

— Фотография, — сказала Аля, — не обижайся, но это — фотография.

— Это я не отдам, — объявил Серега, — это не продается.

Он нашел на стене пару свободных гвоздей и повесил на них портрет.

— Мама — это мама, — одобрительно кивнула Джулия.

— Тащи еще, — опять потребовала Аля.

— Не, баста, синьорины. Пошли лучше «Мечту» покажу.

— Готова?! — подпрыгнула Аля. — Что ж ты молчал, мерзавец?!

Вместо ответа Серега обнял ее за талию и повлек к выходу. Серега вытащил «Мечту» из сараюшки вместе с мольбертом и уселся рядом с ней на чурбак. Аля и Джулия молча поглядели на холст. Молчание длилось минут пять, не меньше.

— Манифико… Очень сильно, — пробормотала Джулия. — Надо очень сильно любить, чтобы так написать женщину. Так!

— Спасибо, — прошептала Аля, целуя Серегу в губы, — ты чудо, Серенький. Я не кривляюсь, я честно. Знаешь, я все хочу для тебя сделать, все… Потому что мне это — «Мечта» — на всю жизнь. И даже дольше.

— Правда? — спросил Серега. — Не сгоряча?

— Спрашиваешь еще, — обидчиво поджала губки Аля, — правда, конечно.