— Циникъ… — процѣдилъ сквозь зубы докторъ про писаря. — И безсмысленный циникъ…

— Зато, Гордѣй Игнатьичъ, охота черезъ него удастся. Здѣшніе бабы и мужики неохотно идутъ на облаву, избаловавшись. А онъ пошлетъ сотскаго и сгонитъ, — сказалъ учитель. — А Капитонъ Карпычъ ужъ отъ своихъ щедротъ дастъ по тридцати или сорока копѣекъ. Онъ и егеря Пафнутьева подсдобитъ. А у того и рогъ есть.

— Рогъ-то и мы съ собой привезли, — похвастался Самоплясовъ.

Онъ отправился къ себѣ въ спальню и затрубилъ въ мѣдный охотничій рогъ, а затѣмъ послышались звуки трещетки.

Очевидно, все это ему нравилось, было для него вновѣ и тѣшило его.

— Совсѣмъ ребенокъ… Совсѣмъ мальчишка… — презрительно усмѣхнулся Холмогоровъ, подергивая свои усы.

— Всякая музыка у насъ есть. Все съ собой привезли… — похвастался Самоплясовъ, выходя изъ спальни, и пустилъ въ ходъ граммофонъ, который тотчасъ запѣлъ задавленнымъ, хриплымъ голосомъ какой-то цыганскій романсъ.

Въ это время вошелъ священникъ отецъ Іовъ.

— Трапезуете? — спросилъ онъ, держа лѣвую руку на желудкѣ, а правою поправляя волосы. — Я тоже зашелъ насчетъ трапезы поговоритъ, но только поминальной.

— Милости просимъ, батюшка… Пожалуйте…

— Не садимся за столъ и ждемъ васъ… Вотъ сюда прошу присѣсть, — предлагалъ Самоплясовъ и поставилъ ему стулъ.

— Да насчетъ этой-то трапезы вы меня оставьте… Я ужъ дома похлебалъ и подзакусилъ, а вотъ поминальная-то трапеза за упокой вашего папаши… — продолжалъ священникъ. — Меня сейчасъ волостной старшина нашъ Распоркинъ надоумилъ. Вѣдь трапезу-то для здѣшней родни будете устраивать… А родни у васъ уйма. Всѣ объявятся родней. Такъ предлагаетъ онъ вамъ волостное правленіе. Тамъ храминка о шести окнахъ. Тамъ и земскій судитъ, тамъ мы и чтенія христіанскія устраивали.

— Ну, что-жъ, чего-бы еще лучше! Спасибо Распоркину, — сказалъ Самоплясовъ.

— Столъ я дамъ, у насъ имѣются при церкви для освященія куличей въ Пасху доски и козлы… Мы ихъ вокругъ церкви ставимъ. Прекрасно и благообразно выйдетъ.

— Отлично, отлично… И вамъ большое спасибо, батюшка. Какой вы хлопотунъ!

— Да вѣдь для своихъ-же… А васъ я считаю все равно что роднымъ. Вѣдь мальчикомъ махонькимъ ко мнѣ бѣгали… Теперь покрыть ежели столы на манеръ скатеретокъ, такъ у моей попадьи холсты найдутся. Вымоете и потомъ возвратите, — развивалъ свою мысль отецъ Іовъ, наскоро выпивъ водки и отправляя себѣ въ ротъ соленыя закуски.

— Холстовъ-то и у насъ, пожалуй, хватитъ. Чего вы безпокоитесь! Надо будетъ только у тетеньки Соломониды Сергѣвны спросить, — говорилъ Самоплясовъ.

— Холстовъ у насъ хоть отбавляй… — откликнулась изъ-за дверей тетка, помогавшая Колодкину подавать на столъ и очевидно прислушивавшаяся къ разговору. — Вотъ только развѣ насчетъ посуды. Нельзя-же имъ хорошія тарелки и миски давать. Перебьютъ.

Отецъ Іовъ хоть и сказалъ, что дома «хлебалъ и подзакусывалъ», но пилъ и ѣлъ съ большимъ аппетитомъ, чокаясь съ учителемъ.

— Насчетъ посуды я обдумалъ, — продолжалъ онъ, прожевывая кусокъ и садясь за обѣденный столъ. — Посуда плевое дѣло. Глиняныхъ чашекъ и ложекъ для щей вы наберете у лавочника Василія Иванова Молочаева. Ну, и стакановъ или кружекъ… А ножей и вилокъ имъ не надо. Зачѣмъ ножи и вилки? Вѣдь въ сущности имъ главное вино и пиво при поминовеніи.

— А остальное неужели ни во что не цѣнятъ? засмѣялся Холмогоровъ, взявъ со стола съ закуской сыръ и отрѣзывая себѣ кусокъ.