Учитель ѣлъ молча. А докторъ опять сказалъ:

— Дивлюсь я на тебя, Капитонъ, какъ это ты успѣлъ такъ въ короткій срокъ насчетъ хитроумной ѣды насобачиться! Вѣдь всего только полгода, какъ отецъ твой отошелъ къ праотцамъ.

— Вотъ мой учитель и наставникъ, — указалъ Самоплясовъ на Холмогорова.

— Поди ты! По прежнему ты въ дѣлѣ вкуса эѳіопомъ остался! — махнулъ рукой Холмогоровъ.

— Конечно, мнѣ до тебя далеко, устрицъ ѣсть не могу, но все-таки я много того… — отвѣчалъ Самоплясовъ.

— И не моги! — кивнулъ ему докторъ. — Лучше будетъ, много лучше. Вспомни, какъ мы съ тобой по болоту въ прошломъ году за утками бродили, и ты бралъ съ собой на закуску ватрушку съ брусничнымъ вареньемъ теткиной стряпни. — Капитоша съ ватрушкой куда проще и милѣе былъ. Чего улыбаешься? Да… Я правду говорю… Простота и естественность, братъ, лучше. А теперь ты какой-то не настоящій, вывернутый, какъ я посмотрю…

— Знаете, вѣдь и я съ вами согласенъ, хоть и считаюсь его менторомъ, — поддакнулъ Холмогоровъ. — Что правда, то правда…Именно выверченный. Стремится къ лаку и полировкѣ, а на самомъ дѣлѣ въ какую хочешь галандру его пускай, все равно шершавымъ останется.

Самоплясовъ первое время оказался какъ-бы облитымъ водой отъ этихъ словъ и нѣсколько пріунылъ, но хвативъ, большую рюмку мадеры, черезъ минуту спрашивалъ Холмогорова:

— Баринъ! Господинъ профессоръ по части ѣды и выпивки! Какого вина гостямъ послѣ шофруа-то предлагать? Послѣ рыбы бѣлое идетъ, послѣ мяса красное вино, ну, а послѣ холоднаго изъ дичины что полагается по астрономіи?

— Гастрономіи, а не астрономіи, — поправилъ его Холмогоровъ. — Астрономія звѣзды небесныя…

А я какъ сказалъ? Я и сказалъ гастрономіи, поправился Самоплясовъ, вспыхнувъ.

— Нѣтъ, ты сказалъ: астрономіи. Ну, значитъ ошибся, значитъ перепуталъ.

— Я всегда эти слова перепутываю. А астрономія я знаю, что звѣзды… Вѣдь у меня-же есть труба небесная… здѣсь… стола привезена. Такъ какое-же вино по ас… то бишь; но гастрономіи?

— Какое хочешь. Нѣтъ указаній. Какое кому по вкусу… Можно даже венгерское пить.

Холмогоровъ сказалъ это съ важностью и чувствомъ своего достоинства.

— Господа гости! Рыбы у меня нѣтъ. Обѣдъ сегодня безъ рыбы! — воскликнулъ Самоплясовъ. — Такъ выпьемъ рейнвейнцу… Гастрономія ничего объ этомъ не говоритъ.

— Безъ мудреныхъ словъ, Капитоша, безъ мудреныхъ… — предостерегалъ его докторъ. — Говори проще… Будь прежнимъ Капитошей, а то я тебя не узнаю.

А Самоплясовъ, не слушая его, уже разливалъ гостямъ по рюмкамъ рейнвейнъ.

Въ концѣ обѣда, послѣ сладкаго, Колодкинъ подалъ кофе и фрукты. Самоплясовъ принесъ ящикъ сигаръ и, предлагая доктору одну изъ нихъ, сказалъ:

— Настоящая Гавана-съ… Я такъ, Гордѣй Игнатьичъ, разсуждаю, что если кто хочетъ угостить своихъ пріятелей и въ силѣ, то отчего не угостить по настоящему! — похвастался онъ и тутъ-же прибавилъ:- Но сегодня у меня конфузъ: обѣдъ безъ рыбы… Конечно, обѣдъ незваный, но безъ рыбы… И вы, гости дорогіе, меня извините.

— Полноте, полноте… Какъ вамъ не стыдно! — заговорилъ отецъ Іовъ. — Закормилъ на славу, да еще извиняется! Пиръ Лукула, а онъ извиняется.

— На поминальномъ обѣдѣ, батюшка, ужъ поправимся. Форменный обѣдъ сдѣлаю.

— Не поправитесь… — вмѣшался въ разговоръ прислуживавшій у стола Колодкинъ. — Насчетъ рыбы не поправитесь.

— Отчего? — спросилъ Самоплясовъ.