Энн инстинктивно затаилась.

Она уже проснулась, ее сердце быстро стучало в страхе и в предчувствии чего-то неизвестного. Кто-то входил в ее спальню. Она знала, кто это, и старалась не открывать глаза. Шаги, такие легкие, что Энн едва слышала их, приблизились к ее кровати. Она знала, что он стоит и смотрит на нее. Неяркий свет падал на ее лицо, она лежала так тихо, что почти не смела дышать, и, только когда прошло некоторое время, осознала, насколько сильно сжала руки под одеялом: ногти впились в ладони.

Джон не двигался.

Энн ждала. Ждала каждой клеточкой тела, что он прикоснется к ней, что произнесет ее имя. Но Джон тихо вздохнул, и шаги удалились — дальше, дальше, к двери. Легкий щелчок и тишина.

Несколько мгновений Энн боялась открыть глаза. Наконец она осторожно подняла веки. В комнате было темно, она была одна, и только быстрое биение пульса напоминало о том, что произошло.

Энн сидела в постели, глядя в густую темноту. Зачем он приходил, что все это значит? Было ли это впервые или он заходил к ней и раньше? Она не могла понять, что произошло, и сейчас пыталась ответить на вопрос: почему она сама притворилась спящей? Почему она откровенно и открыто не сказала ему, что не спит, и не спросила, зачем он пришел? И опять Энн не нашла ответа на собственные вопросы.

Она снова легла и ворочалась с боку на бок. Вопросы, казалось, преследовали ее, они были похожи на привидения, явившиеся к ее постели, чтобы провести допрос.

— Я никогда не усну, — сказала она себе и сразу после этих слов провалилась в забытье без сновидений.

Утром, когда ее разбудили, воспоминания о том, что произошло ночью, нахлынули на нее. Чай остывал, а Энн лежала, обдумывая странное посещение. Она решительно старалась найти самое простое и банальное объяснение: ведь недаром она гордилась своим здравым смыслом. Может быть, Джон заглянул к ней раньше, увидел что ее нет, а потом, чтобы удостовериться, что она вернулась, зашел еще раз. Может быть, он хотел попросить аспирин или какое-то другое средство от головной боли или от бессонницы. Она нашла множество объяснений, но знала, что ни одно из них даже не приближается к истине.

— Какое это имеет значение? — спросила она себя наконец и, метафорически пожав плечами, попыталась направить свои мысли на Вивьен, на Майру и близнецов, — да мало ли еще о чем можно думать? Но именно мысль о Майре заставила ее соскочить с кровати, быстро одеться и спуститься вниз — за добрых четверть часа до гонга, призывающего к завтраку.

Леди Мелтон всегда завтракала у себя, как и Вивьен, но Энн твердо решила, что предпочитает завтракать внизу, как делала это всю жизнь. Кроме того, ей хотелось наблюдать за завтраком близнецов, чтобы убедиться, что они едят и пьют то, что положено. Но этим утром у нее была еще одна причина спуститься в холл пораньше.

Почтальон приезжал в Галивер приблизительно без десяти минут девять, то есть за десять минут до утреннего гонга. Дворецкий разбирал прибывшую почту. Если среди писем были адресованные тем членам семьи, которые завтракали в столовой, он раскладывал их на столе рядом с приборами на привычном месте каждого.

Мог ли написать Майре Томми Рэнкин? Вот вопрос, который заставил Энн поспешить в холл и самой встретить почту. Однако было еще рано, почта не пришла. Зато письма, написанные накануне, аккуратной стопкой лежали на столе у парадной двери, ожидая, когда их заберет почтальон. Энн смотрела на стопку и удивлялась внушительности корреспонденции леди Мелтон. Неужели и у нее когда-нибудь будет такая же?

Неожиданно мысль кольнула ее. Оглянувшись, чтобы убедиться, что ее никто не видит, она быстро перебрала стопку и в середине ее нашла то, что искала, — конверт, надписанный крупным школьным почерком Майры и адресованный «майору Томми Рэнкину».

Стыдясь самой себя и в то же время в глубине души уверенная, что делает доброе дело, Энн схватила письмо и, зайдя в утреннюю комнату, закрыла за собой дверь.