— Правда?

— Я вас не сдавала. Я к вам привыкла, хоть вы и чудики. Мне тебя жальче, чем себя. Ты ведь по возрасту совсем мальчик, жить бы и жить.

Егорке не хотелось с ней разговаривать и не хотелось, чтобы она лежала рядом. От ее вечного заунывного вранья его замутило. Если бы она их не сдала, то ушла бы вместе с Жакиным. Но она не ушла.

— Большой десант высадился?

— Человек десять, не меньше. Все самые отпетые. Из Спиркиной дружины. Покажи, где болит?

Егорка закряхтел и начал подниматься.

— Ты чего? — испугалась она.

— Чего, чего… Помочиться надо. Сколько можно терпеть?

Покачался и встал, хотя было очень худо. Словно вылез из-под чугунного пресса. Но больших повреждений не обнаружил. Ноги, руки двигаются, коленки скрипят, в спине что-то сомнительно похрустывает, глаза не смотрят, а в остальном терпимо. Могло быть значительно хуже. После сильных побоев всегда остается некая общая отечность в организме, это нормально.

Ирина поддерживала его за бок.

— Обопрись на меня, милый, обопрись.

— Где горшок?

— Нету горшка, милый, нету. Может, попробуешь в бутылочку? Вон на окне стоит.

— Не надо смеяться над чужой бедой, — заметил Егорка.

Доковылял до двери. Ирина постучала в нее сжатыми пальцами, каким-то условным стуком. Опять себя выдала. Но это все уже не важно.

Отворил дверь, пощелкав замком, здоровенный детина монголоидной внешности: раскосые глаза, высокие скулы и черный волос на затылке в пучке.

— Чего надо?

Егорка объяснил свою нужду. Детина узким, освещенным коридором проводил его до уборной. Ирина хотела нырнуть за Егоркой следом, но он успел защелкнуть дверь на собачку. У него сначала ничего не получалось, а когда получилось, пошла черная кровь. Значит, почки отбили.

Рядом с унитазом — умывальник, кран с проржавевшей ручкой. Вода потекла желтоватая, розоватая, будто тоже с кровцой. Егорка умылся, причесался пятерней, привел себя в порядок.

Ирина прикуривала от зажигалки монгола, когда он вышел из туалета. Как-то испуганно на него поглядела — не на монгола, а на Егорку.

— Служивый, когда хозяина увидишь?

— Чего надо?

— Передай, у меня есть предложение.

Детина важно кивнул. В коридор выходило три двери, вокруг тишина и покой. У Егорки хватило бы сил завалить монгола и уйти, но он не видел в этом смысла.

Вернулись в комнату. Егорка улегся на кровать, как был — в брюках и рубашке, Ирина уселась в ногах. Озабоченно спросила:

— Как ты?

— Дай докурю.

Отдала сигарету, и он затянулся с удовольствием. Голова больше не кружилась. Ирина подвинулась ближе.

— Чего решил, Егорушка? Отдашь клад?

— Куда денешься. Придется отдать. Может, отпустят.

Прилегла, привалилась грудью, возбужденно зашептала:

— Обязательно отпустят, милый. Я Спиркина знаю, он не зверь. Ему главное свое получить. Тут он прет, как танк. А когда получит, сразу успокаивается.

— Дорогу бы найти.

— Я помогу. Я же помню, как мы ходили.

— Давай поспим, Ир.

— А не хочешь?..

— Ты что, с ума сошла? У меня ни одна жилка не работает.

— Если потихоньку, то ничего. Лекарство верное, от всех болезней.

— Угомонись, озорница.

Уснул мгновенно и крепко, как в прорубь провалился. Очнулся, Ирина трясла за плечо:

— Проснись, милый, проснись! За тобой пришли…

Спиркин на сей раз угостил его кофе, сигаретой и налил в тонкую хрустальную рюмку коньяка из пузатой бутылки. Растроганный, Егорка униженно благодарил. У него шея скрипела, когда кланялся.

— Хочется тебе верить, — сказал Спиркин, почесывая щеку.