— Как?

— Подари чего-нибудь. Он подарки любит.

— А вы не замолвите словечко? Он же ваш подчиненный.

— Казну отдашь, разберемся.

За Егоркой приглядывал не только Микрон, но и все остальные. Наверное, каждый получил особый приказ не спускать с него глаз, и, хотя он шел расконвоированный, без пут, но, куда бы ни оглянулся, отовсюду встречал зловещий прищур: чего, мол, чего?! В рыло хошь?

Егорка ни к кому не набивался в собеседники, разве что с монголом, которого звали Михря, завязалось у него мимолетное приятельство. Как-то тот, судя по неловкости — истый горожанин, оступился на скользкой тропе и чуть не ухнул в канаву, полную гнилой воды. Егорка успел ухватить его за руку, выдернул наверх, как репку из грядки. Михря, оглянувшись на братков, тихо сказал: спасибо!

С тех пор протянулась меж ними ниточка взаимопонимания, хотя ни о чем серьезном не говорили. Однако в его повадке не было той ледяной, свирепой настороженности, как у остальных. Михря среди всех братков выделялся богатырской статью, оттого, наверное, и тащил на себе поклажи столько, сколько все другие, вместе взятые. И ни разу не выказал неудовольствия, только улыбался всю дорогу рассеянной амбальской улыбкой.

Ирина, одетая в яркую альпинистскую куртку поверх свитеров и в меховые штаны, держалась с Егоркой подчеркнуто предупредительно, как с давним знакомцем, но не больше того. Правда, на вторую ночь в палатке подкатилась под бочок, чтобы перекинуться тайным словцом. Вероятно, по распоряжению Спиркина, потому что иначе нельзя было сделать это незаметно.

— Егорушка, милый, ты как?! — завороженно прошептала в ухо.

— Да так как-то… Микрон донимает. Тычет пушкой в брюхо, неприятно же…

— Он бешеный, бешеный. — Ирина просунула руку ему под ватник. — Но ты не бойся, Спиркин его урезонит. Без его указки никто тебя не тронет.

— Хотелось бы верить… Иван Иваныч слово дал, как только казну найдем, тут же мне отпускной билет. Плюс — вознаграждение. Как думаешь, не обманет?

— Как можно, что ты! Спиркин человек солидный, авторитетный. В команду тебя хочет взять, сам мне говорил. Ты только не оплошай, Егорушка.

— В каком смысле?

— Не придумывай ничего. Делай, как он велит. От тебя наша судьба зависит.

— Твоя тоже?

— А как же? Коли ты какой-нибудь фортель выкинешь, моя бедная головушка первая с плеч слетит.

Ее рука уже бродила по его животу, от быстрой, умелой ласки ему стало тепло, как от грелки.

— Ирина, услышат!

— Да мы потихоньку, все же спят, — заворочалась, пристраиваясь половчее. — Ох соскучилась, Егорушка, ох соскучилась… Жду не дождусь, когда удерем на волю.

— Вместе удерем?

Лишь на мгновение отстранилась.

— О чем ты, родной? После тебя все одно ни с кем не могу. Веришь мне?

— Еще бы, — самодовольно сказал Егорка.

…В первый день, когда мотал дружину по песчаным карьерам, уже уверился, что Федор Игнатьевич жив-здоров, взял их под караул, повел. У них этот маневр на всякий случай был отработан с лета. Жакин много чего приготовил к приходу гостей, это лишь одна из его уловок. Его нельзя было застать врасплох, и, честно говоря, Егорка недоумевал, как умный и прожженный Спиркин на такое понадеялся. Может, слишком уверен в себе, а может, упустил из виду, что таежные тропы отличаются от городских перекрестков. Так или иначе Егорке понадобилось только пригнуть на ходу молодую березку, да еще, будто невзначай, спихнуть в овраг каменюку величиной с телячью голову. И через два часа на выходе из карьеров он увидел ответный знак — небрежную насечку на коре старого дуба. Как дружеское рукопожатие учителя.

Правда, когда обвалил камень, подозрительный Микрон, шедший сзади вплотную, чуть не толкнул его следом.