|
Возможно ли слепцу рассказывать о красках Иль сироте пропеть о материнских ласках И сердце не разбить? Ведь если с детских лег тебя студила вьюга, И прожил ты свой век без преданного друга, Без ласки, без любви, И горю твоему ничья слеза не вторит. Так будущего нет - довольно о жизнью спорить, Скорее оборви! Я жалости молю! Хоть каплю, хоть немного! В своих страданиях я отвергаю бога! Я промысла не чту! За что, за что мне слать ему благословенья? Он мог мне дать и блеск и славу от рожденья - А дал мне нищету! Этьен -Пусто Сентябрь 1836 г., замок Анзи. - И вы сочинили эти стихи в один день?.. - спросил с сомнением в голосе прокурор. - Ну, боже мой, конечно, на охоте, это даже чересчур заметно! Для госпожи де ла Бодрэ я хотел бы написать получше. - Эти стихи восхитительны, - поднимая глаза к небу, молвила Дина. - К несчастью, они служат выражением чувства более чем истинного, - ответил Лусто, приняв глубоко печальный вид. Всякий догадается, что журналист хранил в памяти эти стихи но крайней мере лет десять: они внушены были ему еще во время Реставрации трудностью выбиться в люди. Г-жа де ла Бодрэ взглянула на журналиста с состраданием, какое вызывают в людях бедствия гения, и г-н де Кланьи, перехвативший ее взгляд, почувствовал ненависть к этому мнимому больному юноше. Он засел в триктрак с сансерским кюре. Сын председателя суда, проявив чрезвычайную любезность, принес игрокам лампу и поставил ее так, что свет падал прямо на г-жу де ла Бодрэ, подсевшую к ним со своей работой: она обвивала шерстью ивовые прутья корзинки для бумаг. Трое заговорщиков расположились возле г-жи де ла Бодрэ. - Для кого же вы делаете такую хорошенькую корзиночку, сударыня? - спросил журналист. - Для какой-нибудь благотворительной лотереи? - Нет, - ответила она, - на мой взгляд, в благотворительности под трубные звуки слишком много притворства. - Какое нескромное любопытство! - заметил Этьену Лусто г-н Гравье. - Разве так уж нескромно спросить, кто тот счастливый смертный, у которого окажется корзинка баронессы? - Такого счастливого смертного нет, - ответила Дина, - корзинка предназначена для моего мужа. Прокурор исподлобья взглянул на г-жу де ла Бодрэ, как бы говоря: “Вот я и остался без корзинки для бумаг!" - Как, сударыня, вы не хотите, чтоб господина де ла Бодрэ называли счастливым, когда у него хорошенькая жена, когда эта жена делает такие прелестные украшения на корзинках для его бумаг? И рисунок на них, красный и черный, в духе Волшебного стрелка. Будь я женат, я был бы счастлив, если б после двенадцати лет супружества корзинки, украшенные моей женой, предназначались бы для меня. - А почему бы им не предназначаться для вас? - сказала г-жа де ла Бодрэ, поднимая на Этьена полный кокетства взгляд своих прекрасных серых глаз. - Парижане ни во что не верят, - с горечью произнес прокурор. - А особенно дерзко подвергают они сомнению женскую добродетель. Да, господа писатели, с некоторых пор книжки ваши, ваши журналы, театральные пьесы, вся ваша гнусная литература держится на адюльтере. |
