– Вы имеете в виду себя? – жестко, не колеблясь, спросил Игорь.

    – Да.

    Мистер Эванс отложил в сторону несчастную авторучку, выгнувшуюся в его пальцах затейливым вензелем.

    – Я занимаюсь программой «Конвергенция». Это создание единого языка, основанного не на смеси самых известных и простых языков, как эсперанто, а на принципе логем.

    – Логем?

    – Да. Логемы – это логическая единица речи, звукосочетание, которое на любом мировом языке имеет одинаковый смысл.

    Игорь рассмеялся:

    – Чушь. Этого не может быть.

    – Может. Выделено уже шестьдесят три логемы. Они понятны без перевода любому человеку в мире. И каждая из этих логем на счету лингвистов-гениев, лингвистов от природы, от Бога. Возможно, даже наверняка, что в их труде есть доля таких же, как я, есть и мой вклад. Но вычислить его невозможно – настолько он мал.

    Мистер Эванс кивнул на книжные шкафы, на бесчисленные дискеты:

    – Я изучаю эволюцию имен собственных и местоимений в латышском языке двадцатого века. Чем и как это поможет Шарлю Дежуа или Чери Сайн, я не знаю. Но не исключено, что поможет.

    – Шарль Дежуа – это тот, кто расшифровал сигналы Маяка Пилигримов? – задумчиво спросил Игорь. И, не дожидаясь ответа, попросил: – А вы не можете произнести хоть одну логему?

    – Могу.

    Мы с Игорем замерли. А отец Тимми скорчил какую-то гримасу, словно разминая щеки, набрал воздуха и произнес… что-то короткое, отрывистое, почти не запоминаемое. И абсолютно бессмысленное.

    – Конечно, непонятно, – засмеялся Игорь. – Вот так логема! На роддеров не действует.

    – Нет, не понял, – с некоторым сожалением ответил и я. И тут до меня дошло, что я отвечаю на словно бы и не произносившийся вопрос. Через мгновение это понял и Игорь.

    – Вот так, – улыбнулся мистер Эванс. – Я произнес вопросительную логему – логему понимания. Она показалась вам бессмысленной, но содержащийся в ней вопрос вы уловили.

    – Хорошо, – после короткой паузы признал Игорь. – Я беру назад свои слова про бездельника. Но ведь и это не для всех. Многие, очень многие не смогут работать, не видя результатов труда. Им-то что делать? И таких будет все больше и больше…

    – А им надо держаться. Жить. Хоть роддером, хоть художником-абстракционистом. До тех пор, пока человек не сможет управлять самой сложной на свете машиной.

    – Какой это машиной?

    – Самим собой. Пока обруганная и приевшаяся всем наука не даст каждому возможность преобразиться.

    – Телепаты-телекины… Люди-молнии, бессмертные, ясновидящие… Так, что ли?

    – Так. У человечества переходный возраст. А для него тоже есть свои болезни: роддерство, не любимый тобой авангардизм…

    – Это мной-то? – Игорь рассмеялся, тряхнув семицветной гривой.

    Они смотрели теперь друг на друга почти мирно. Но меня это не радовало. Во мне клокотала ярость.