Теплица. Мы видим мольберт, закрытый обширной простыней, и подставку, на которой в качестве модели — горшок без цветов. Рука Сежеста держит запястье поэта и заставляет его положить Гибискус в горшок.

Сежест. Выводите на свет вашу тьму. Посмотрим, кто отдает приказания и кто их исполняет.

Поэт хватает пучок кистей и отступает к мольберту. Простыня колеблется, взлетает и обнажает большое полотно: «Эдип и его дочери».

Затем, таким же образом, после повторного взлета простыни — полотно меньшего размера: «Голова мертвого Орфея».

Комментарий. Конечно, все произведения искусства создаются сами, они хотят убить своих отца и мать.

Конечно, они существуют, художник их только открывает. Но вот еще один «Орфей», еще один «Эдип»! Я думал, что, меняя замки, я сменю и привидения, что здесь живой цветок прогонит призраков.

Простыня, скрывавшая последнюю картину, взлетает, открывая аспидную доску. Поэт протирает ее тряпкой, поглядывает то на доску, то на горшок, как если бы он рисовал цветок Гибискуса. Из-под тряпки на доске появляется автопортрет поэта. Поэт отступает и в ярости отбрасывает кисти.

Сежест надел на лицо маску черепа. Говорит из-под маски.

Сежест. Не надо упрямиться, художник вечно создает свой собственный портрет. Вам никогда не написать цветок.

Поэт хватает цветок Гибискуса, отрывает лепестки, топчет, давит их носком ботинка.

Поэт. Черт! Черт! Черт! Черт! Черт!

Сежест (бережно, как реликвию, подбирает то, что осталось от цветка, и кладет в горшок). Вам не стыдно?

Они выходят из теплицы и попадают в патио виллы Санто-Соспир , украшенный моей мозаикой.

Сежест ставит горшок на столик перед мозаикой, изображающей сатира, отходит, уступая место поэту.

Мы видим поэта, стоящего у стола. На нем черная мантия и квадратная оксфордская шапочка. Поэт садится.

Сежест. Теперь вы, доктор. Покажите, на что вы способны.

Долгая немая сцена в сопровождении «Менуэта» И.С. Баха. В кадре руки поэта. Они извлекают из горшка то, что осталось от разорванных лепестков. Поэт восстанавливает цветок. Процесс завершается водружением пестика.

Сежест. В путь.

Поэт (уже без мантии и шапочки). Куда ты меня ведешь?

Сежест. К Богине.

Поэт. Какой богине?

Сежест. Одни зовут ее АФИНОЙ-ПАЛЛАДОЙ, другие — МИНЕРВОЙ. Такая дамочка шутить не любит.

Поэт. А если я откажусь?

Сежест. Это приказ. И я бы не советовал его ослушаться.

Поэт. А цветок?

Сежест. Подарите его Богине. Она ведь женщина, а женщина не может не любить цветов.

Поэт. Я не пойду.

Сежест. Вы бросили меня в зоне, где живые вовсе не живые, а мертвые не мертвые. (Речь залом наперед.) Вы хоть подумали, что со мной произойдет после ареста Эртебиза и Принцессы? Вы хоть на минуту задумались, насколько одинок я был, и что это за место? (Нормальная речь.) Подчиняйтесь.

Поэт. Подчиняюсь.

Они исчезают во входных воротах виллы.

Огромный пустой павильон. Через все пространство проходит дощатый настил, ведущий к дверям, приподнятым на три ступени.

Поэт и Сежест идут по настилу, входят в двери спускаются по ступеням. И вот тогда, за длинным столом, в некотором отдалении от ступеней, возникают следующим кадром Принцесса и Эртебиз. Они сидят, как судьи в фильме «Орфей».

Вместе с ними появляются стулья и кипы бумаг.

Поэт, спустившийся по лестнице, пятясь возвращается наверх, когда Принцесса и Эртебиз появляются в сопровождении хлопка, как будто самолет преодолел звуковой барьер.