Несколько времени спустя он снова пришел ко мне.

— Что, дождались вы, наконец? — сказал я ему.

Он молча сел в кресло неподалеку от меня.

— Я еще удивляюсь, как она давно не бросила вас…

Он все молчал.

— Что же мне делать! — сказал он наконец, — что ж делать, коли у меня такой несчастный характер.

— Согласитесь, однако ж, Александр Андреич, из того, что у вас, как вы говорите, несчастный характер, следует ли, чтоб она терпела все оскорбления, которыми вы ее с каким-то диким удовольствием столько времени преследовали?

— Что ж делать мне! научите меня, что мне делать! К чему мне ваши упреки, когда я сам очень хорошо вижу, что я виноват перед нею! как же поправить это!

— Послушайте, Александр Андреич, мне уж надоело разыгрывать с вами роль Здравомысла или Добросерда, да и вам пора бы перестать представлять из себя Ловеласа — мучителя сердец… Заметьте, что она ведь не Кларисса…

— Однако ж ведь вы очень хорошо знаете, что я не по своей воле играю эту роль.

— В таком случае, право, не знаю, что вам советовать. Последовало несколько минут молчания.

— Другому я принялся бы, может быть, объяснять, что из того, что его любит женщина, вовсе не следует, чтобы эта же женщина не могла любить и другого, что, во всяком случае, она ничем ему не обязана… Другой, может быть, и послушался бы меня, и принял бы вещь как она есть, а вы ведь и сами очень хорошо все это знаете, — что ж я могу вам сказать нового?

— Однако ж, предположим, что я послушаюсь вашего совета…

— Зная ваш характер, я думаю, что для вас было бы полезнее расстаться с ней навсегда… Но советовать, впрочем, ничего не могу, потому что наперед знаю, что вы все-таки не оставите ее…

Он задумался и долго не говорил ни слова; наконец встал и сказал мне твердым голосом:

— Решено! я перестаю об ней думать.

Однако ж минуты через две опять задумался и снова опустился в кресло. Я ждал, что от него будет.

— Нет, не могу, — сказал он наконец слабым голосом, — не могу, это выше сил моих…

Я посмотрел на него и покачал головою.

— Говорите что хотите: я сам чувствую, что я слаб, что я достоин презрения… но не могу иначе!

— И заметьте, Александр Андреич, — сказал я, — что не в одной любви вы так поступаете: во всей вашей жизни вы точно так же вечно колеблетесь и вечно, как будто бы умышленно, насмехаетесь над самим собою.

— Да что ж мне делать, коли я так несчастно устроен?

— Уж я не знаю, устроены ли вы от природы несчастно, обстоятельства ли вас сделали таким, или вы сами себя изуродовали, только я вижу, что вы до сих пор ничего не сделали, хотя за многое принимались.

Молчание.

— А я так думаю, — продолжал я, — что все ваше несчастие происходит оттого, что вы никогда не дадите себе труда обдумать ваше положение… Вы человек небогатый, а ведете себя, как будто бы у вас бог знает какие доходы… Есть же наконец предел этой праздности! ведь вы не ребенок, чтобы вас водить на помочах; пора вам понять свои обязанности к самому себе и перестать вечно полагаться на других.

Он вспыхнул.

— Что вы разумеете, — сказал он дрожащим голосом, — под словами «полагаться на других»?

— Вы напрасно сердитесь, — отвечал я, теряя всякое терпенье, — я говорю вам правду.

— Зачем же вы давно не сказали мне эту правду? я бы не заставил вас повторять ее…

И он вышел от меня, хлопнув дверью.