Затем Хеллоран посмотрел в свои записи и добавил:

– Вам нужны были имена? Начальник тюрьмы сказал, что Омар Шеффилд провел большую часть времени в одиночке. А за остальное время у него набралось три сокамерника. Кевин Макгир занимался в основном кражами со взломом. Джереми Фуллер продал героин полицейскому под прикрытием. Оба еще сидят.

Он снова сверился с бумажками.

– А третьего зовут Антон Бейли. Ну как, поможет эта чушь расследованию?

– Мы с Купер проведем допрос в кабинете лейтенанта. Позвони в Олбани или куда там, найди все, что у них есть по Антону Бейли, – велел Чэпмен Джимми Хеллорану. – А когда закончишь, то позвони в полицию Гэйнесвилля, Флорида, и начни все сначала. Разузнай про оба имени: Бейли и Энтони Бейлор.

– Слушай, Алекс, как же его посадили у нас и не вспомнили про флоридское дело? – спросил Хеллоран. – Почему никто не понял, что Антон Бейли и Энтони Бейлор – одно и то же лицо?

– Думаю, ему просто повезло.

Если его взяли за кражу в Нью-Йорке, то, несомненно, сняли отпечатки пальцев, которые проверили по компьютеру. Но иногда случалось, что техника нас подводила. Например, когда общая база данных была недоступна, а преступник использовал псевдоним, сравнение отпечатков пальцев так и не завершали. А на личном листе преступника мелким шрифтом, который не каждый судья читает, писали, что личность установлена по результатам проверки имени, а не отпечатков.

Если бы всплыло старое дело об изнасиловании, то за последующую кражу ему дали бы гораздо больший срок. В этом случае он не смог бы напасть на Дениз Кэкстон и вызвать череду событий, что за этим последовала.

– Вы, наверное, Дон Кэннон, – произнес Майк, пожимая руку молодому человеку. – Я – детектив Чэпмен, Майк Чэпмен. А это Александра Купер из окружной прокуратуры Манхэттена. Спасибо, что пришли.

Думаю, Кэннон был моложе меня, вряд ли ему исполнилось тридцать. Он оказался ниже меня ростом, с серьезным лицом и носил очки в роговой оправе. Он чувствовал себя так же неуверенно, как и большинство свидетелей по делу об убийстве. Но он, в отличие от многих, казался очень искренним.

– Присаживайтесь и расскажите о себе, – предложил Чэпмен. – Чем вы занимались у мистера Варелли?

– Вы, наверное, уже знаете, что Марко был мастером, самым щепетильным из представителей своей профессии. Именно ему предлагали самые сложные реставрации за последние пятьдесят лет. Над теми проектами, что занимали его, он всегда работал сам. Сам я родом из Сакраменто. Закончил Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, получил степень по изобразительному искусству. Вы это хотели знать? – Он вопросительно посмотрел на Майка, потом на меня. Мы кивнули. – В восьмидесятые один из моих профессоров работал с Варелли над «Герникой». Помните тот случай? Какой-то больной урод испортил картину Пикассо, что висела в Музее современного искусства.

– Да, конечно. Наш отдел занимался этим расследованием.

– Профессор знал, что я хочу заниматься реставрацией, сделать карьеру и вернуться на Западное побережье. А там устроиться в музей Гетти или типа того. И стать учеником Марко Варелли… В общем, для меня это был прекрасный вариант, лучшей рекомендации быть не могло.

– Когда вы начали на него работать? – уточнила я.

Кэннон задумался.

– Никто не работал на Варелли. Кроме технического персонала, который доставлял и увозил картины или что-то обустраивал в мастерской. Но он был одиночкой по натуре. Как только его репутация виртуозного матера утвердилась – а это было лет сорок назад, – он стал настаивать на том, чтобы работать одному.