– Имя жертвы он хотя бы знает?

– Говорит, не знает.

Я отвернулась и посмотрела на сухие русла ручьев, прорезавшие каньон и убегавшие в сердце горы. Отвернулась не потому, что не могла смотреть, как Бенни и Рэй деликатно сортируют части тела, складывают в отдельные мешки для трупов и поднимают их вверх по склону. Я думала: что больнее – это или звонок отцу Джессики?

Глава 5

Незанятая часть нашей группы начала подниматься наверх почти в той же последовательности, в какой спускалась сюда. Зигмунд посмотрел на меня и нагнулся поднять какой‑то клочок мусора, забытый Бенни и Рэем.

– Бардак. – Он выпрямился и протянул его мне, словно на память, затем сунул мою руку себе под мышку, якобы чтобы помочь преодолеть крутой подъем. – Эх, Стингер, какая печальная победа, – вздохнул он, когда мы медленно побрели вслед за остальными. Звук его голоса действовал на меня успокаивающе, но необходимости отвечать я не чувствовала.

Затем, когда мы отстали настолько, что не могли быть услышанными, он сказал:

– Агент Коулмен – умница.

Мы так много проработали вместе – он аналитиком, я секретным агентом, – что это превращалось в настоящее «шоу Зига и Стингера». Я почувствовала укол ревности. Глупо.

– С чего ты взял?

– Всю дорогу от моего отеля до твоего дома она пыталась интервьюировать меня. В основном на тему, известно ли мне какое‑либо другое дело о серийном убийце, менявшем свой модус операнди от изнасилования и удушения на некрофилию. – Зигмунд никогда не произносил «МО», как все мы. Думаю, он слишком горд, чтобы снизойти до акронимов.

– И что ты ей поведал?

– Что это для меня новость, но существовало другое дело, когда преступник переключился с простых убийств по типу казни посредством двадцать второго калибра на расчленения ножом и выпивание крови жертвы. Коулмен сказала, это дело ей знакомо. Потом спросила, что я думаю о «трофеях» и «сувенирах», что‑то в этом роде. Она сделала домашнее задание и хотела услышать мое мнение о Флойде Линче.

– И ты поделился?

– Ты же знаешь, я терпеть не могу профессионалов, которые составляют мнение, даже не пообщавшись с подозреваемым. Вдобавок мне надо быть осмотрительным – ведь я был хорошо знаком с одной из жертв и не должен дать повод заподозрить меня в предвзятости.

Одной из жертв. Я хотела сказать, что беспристрастность – это замечательно, но речь‑то о Джессике, а не о какой‑то типичной жертве, и не говорить об этом больно. Но агенты не обсуждают свои чувства, даже мы с Зигом. Если бы он догадался, о чем я думаю, то не стал бы прикидываться, но он без всякой паузы продолжил:

– Я сказал Коулмен, что комментарии от меня последуют только после окончания полного набора тестов невменяемости и только в письменном рапорте.

– И как она среагировала?

– Была явно разочарована, хотя и попыталась это скрыть. Она, похоже, дама амбициозная. Хочет все, быстро и сразу. Напоминает тебя.

Снова тот самый укольчик.

– Поэтому она сидела в машине, как кол проглотила?

– Возможно. И возможно, мы оба немного пугаем ее. Мы же с тобой уважаемые и знаменитые, разве нет?

– Именно так. Слегка, правда, выдохшиеся. А что ты думаешь? Он в своем уме?

Зигмунд сдвинул вниз очки и сверкнул глазами над оправой, вежливо отказываясь отвечать.

– Если хочешь знать мое мнение, он гнус высшей пробы, – сказала я.

– Налицо отвращение ко всему человеческому, – сдался Зиг. – И все же для сексуального садиста – не страдающий конкретной психопатией, je ne sais quo?

Только Зигмунду удавалось вытащить меня из ямы и немного оживить даже в такие сложные моменты, как этот.