– Я хочу найти убийцу.

– Но я не знаю! Ничего больше не знаю! Почему я?.. Почему вам не поговорить с Грошевской?

– Грошевская ушла в час, Павла убили в три. При чем тут она?

– Это неправда, – окончательно капитулировал Полянский.

– Что неправда?

– Что Грошевская ушла в час ночи.

Евгений снова сел, пристально посмотрел на него:

– Что вы хотите этим сказать?

– То есть, может, она и ушла, но… потом вернулась.

– Когда потом?

Полянский глубоко вздохнул и заговорил бесцветным голосом, словно намеревался подчеркнуть, что это – действительно последнее, что ему известно, и что теперь ему уже все безразлично.

– Я видел, как в три часа пятнадцать минут от гостиницы… вот оттуда… отъехала ее машина. Прямо под окнами общежития она развернулась и помчала в сторону центра.

– Точно?

– По крайней мере, белая «таврия». Не думаю, чтобы это было совпадением. К тому же я знал, что Нелли была у Павла. А о том, что ушла она в час, узнал только наутро от вахтера, когда Павел не открыл на стук.

– Значит, той ночью вы не спали?

– Нет, я спал, я лег в начале двенадцатого. Слышал, как бубнили за стенкой – мужской и женский голоса. То есть Павел и Грошевская. Говорили они тихо, но очень эмоционально – похоже, ссорились. Да я не старался ничего расслышать, уснул почти сразу. А ночью проснулся…

– Только не говорите, что «до ветру»!

По тому, как осекся Полянский, Евгений понял, что именно это он и собирался сказать.

– Нет. Проснулся от хлопка двери в комнате Павла, хотя утверждать не берусь. Подумал, что ушла Грошевская. Сходил, как вы выразились, «до ветру» и выглянул в окно. Увидел ее «таврию», лег и уснул.

– Уснули?

– А что вас в этом настораживает? Почему я должен был не спать?

Евгений понял, что вытряхнул из него все и что в будущем их дорожки вряд ли пересекутся. Полянский был ясен, как оконное стекло в прозрачную погоду, и больше в этом деле не нужен.

– Вы рассказали обо всем этом следователю?

– Нет, конечно, вы же понимаете…

Евгений понимал: расскажи он о Грошевской, она даст показания, что видела камеру за несколько часов до убийства. Полянскому придется назвать ростовщика, а расписка скорее всего уничтожена, и обелить себя ему не удастся. Зато те, кто стоит за ростовщиком, найдут его и в лучшем случае оставят калекой. Не возьми он камеру – пришлось бы возвращать свои деньги, а у него их, вполне возможно, нет. Капкан!

– Что мне теперь делать? – упавшим голосом спросил Полянский.

– Сходите в церковь, – посоветовал Евгений и, не удостоив его взглядом, зашагал к гостинице.

* * *

Из всего, что удалось узнать за пять дней пребывания в Приморске, сомнению не подлежали две вещи: 1. В поиске истинной причины и виновника смерти журналиста Козлова местные следственные органы не заинтересованы; 2. Печенье «Привет» – самое вкусное печенье в мире.

Он сидел за столом, тупо глядя в экран телевизора (демонстрировали не то эротический боевик, не то боевую эротику) и медленно пережевывал печенье вместе с информацией, добытой за сегодняшний день.

«Лучше бы информации было столько, сколько печенья, а печенья – столько, сколь информации», – пришел к выводу, догадавшись, что «Привет» для утоления голода не предназначен.

Он достал ручку и стал записывать то, к чему приводили собранные по крупицам свидетельства и улики, выстраивая версию, которую следовало, на его взгляд, отрабатывать, будь на то время и финансовые возможности:

«1.