Евгений провел ладонью по небритому подбородку, стараясь сообразить, кто это мог быть и какую роль сыграл этот человек в жизни и смерти Павла Козлова.

– Павел его фамилию не называл или вы не помните?

– Нет, не называл, точно. Все было именно так, как я рассказала. Вчера я так разволновалась, увидев Пашу… А вообще‑то у меня неплохая память.

Евгений вдруг подумал, что она может стать объектом не только его внимания.

– Алевтина Васильевна, вы не рассказывали Грошевской о том, что смотрели с Павлом эту кассету?

Она задумалась, не очень уверенно покачала головой:

– По‑моему, нет. По крайней мере, она меня об этом не спрашивала.

– Очень вас прошу, если кто‑то поинтересуется… не знаю, следователь, например, не говорите о том, что мы просматривали кассету. Просто – приезжал приятель Павла из Москвы, пили чай, вспоминали Павла, болтали ни о чем. Чем занимается – не знаю, говорил, вместе учились, в Приморске проездом.

Козлова почувствовала тревогу в его словах.

– Что‑то серьезное, Женя?

– Прямо скажем, Алевтина Васильевна, из‑за несерьезного не убивают, – он улыбнулся, спеша развеять ее опасения: – Чайку бы, а? Я сейчас умоюсь и приду.

– Конечно, – спохватилась она. – Завтрак уже на столе.

Евгений взял ведро и отправился к колонке. Дело принимался неожиданный оборот. Если в сочетании «казанская сирота» оба слова соответствуют действительности, то почему не допустить, что все остальное в записях Павла – тоже правда, а вовсе не заготовки для романа?

«Жила в нищете, отец бросил, мать умерла, воспитывалась в детдоме, бывший муж – каплей с подлодки – бросил».

Не имеет ли писатель‑эмигрант отношения к этому каплею?..

Евгений набрал воды, вернулся во двор. Опершись ступнями о козлы, энергично отжался полторы сотни раз на пальцах, окатил себя ледяной водой.

Одно было несомненно: проходной, непримечательный для непосвященных кадр имел если и не самое важное, то, во всяком случае, очень существенное значение для разгадки убийства Павла – иначе зачем бы Грошевская стала перемонтировать кассету перед тем, как отдать ее Евгению. Писателя‑эмигранта в драповом пальто понадобилось изъять. Неужели поездка в Париж была затеяна Павлом для того, чтобы увидеться с ним?

«У меня появилась банальная цель: увидеть Париж и умереть».

Увидел. Умер.

Все, снятое на пленку, рассказанное Васиным и Полянским, Алевтиной Васильевной и Кравцовым заставляло переосмыслить записи в блокноте и статьи Павла. За неконкретными, похожими на писательские заготовки заметками скрывался важный смысл, будто Павел спешил фиксировать в них все, что последовательно вело его к смерти. Возможно, он даже предчувствовал неизбежность этой смерти и уж по крайней мере прекрасно понимал, в какую «игру» оказался втянутым.

«Все вообще игра» в войну, в политику, в преступников», – писал он восьмого декабря. И в тот же день: «Отпуск Шпагин мне все‑таки предоставил. 13‑го уезжаю в Сутеево, оттуда – к Леве в Париж». Следующая запись: «Какие беды принесет мне встреча с В?» Вполне возможно, он имел в виду встречу с этим самым писателем‑эмигрантом, и тогда его фамилия (или имя) может начинаться на букву «В».

Через полчаса Евгений был готов к отъезду. Алевтина Васильевна ждала его за накрытым столом, не притрагиваясь к еде.

Творог со сметаной, варенье, остатки клубники и чай вместе с неожиданно выползшим из‑за облаков солнцем создавали весеннее настроение.