Булатова вернулась с большим альбомом в сафьяновом переплете.

– Вот, посмотрите… Это – я… Узнаете?.. А это – Соня Маликова… Мы с ней – в танцклассе училища… Это уже в театре в Перми, миманс… Вот Соня – у кулисы сзади… А это они с Неллочкой выходят из роддома, мы с Шамилем забрали их оттуда.

– Вы? А муж?

– Чей муж?

– Обычно из роддома забирают мужья.

Булатова вздохнула, поправила шаль на плечах.

– Мужа у нее не было. Она родила дочь от студента… по‑моему, Московского строительного института. Она его любила, он ее тоже. До поры до времени, как говорится. Пока не разлюбил. Променял на другую, когда Соня была уже на третьем месяце беременности.

– Как его звали, не помните?

– Костя Гридин. Отчества не помню, да и не хочу вспоминать. У меня была фотография, на которой они с Соней запечатлели себя во время прогулки по Москве. Потом Соня забрала ее у меня, порвала…

– Она ездила к нему в Москву?

– Да… А он сюда приезжал на каждые каникулы. Он родом отсюда, жил здесь неподалеку, на Пионерской. Обаятельный такой, представительный, сильный. Цветами ее задаривал. Я бывала у него вместе с Соней. Устраивали вечеринки, пили, пели, веселились. Никто не сомневался в том, что они поженятся… И вот однажды мне позвонила Сонина соседка по театральному общежитию на Качалова и сказала, что Соня… отравилась. Выпила стакан уксуса, что ли… Ее положили в больницу. Долго держали – целый месяц. Очень тяжело выкарабкивалась – положение осложняла беременность.

– А он знал о том, что она беременна?

– Думаю, знал. Зачем бы она стала от него это скрывать? Но он больше никогда не появился. Прислал ей письмо, в котором писал, что встретил другую и полюбил, прощения просил. Письмо привез какой‑то партийный товарищ, очень долго утешал Соню, извинялся за Костю, предлагал устроить ей операцию в Москве в клинике, если она пожелает избавиться от ребенка.

– Она не пожелала?

– Врачи сказали, что после этого она не сможет вернуться на сцену. У нас работа тяжелая – по шесть часов в день «у станка». Соня решила рожать… Обком комсомола выделил ей двухкомнатную квартиру. Стараниями этого товарища, конечно.

– Не помните, кто это был?

– Не помню… Соня называла его по имени‑отчеству… Нет, не могу сказать. Да и какое это имеет значение теперь?

«Самое большое может иметь значение», – подумал Игорь, подозревая, что речь идет о Хализеве.

– А что было дальше?

– Соня хотела от этой квартиры отказаться. Она считала, что от нее откупаются, что это ее унижает, В сущности, так оно и было, и она бы отказалась, если бы не мы с Шамилем и не ее мама. Нужно было думать о ребенке, я не права?

– Правы, наверно, – неуверенно ответил Игорь.

– Конечно, права! Потом эта квартира ей очень пригодилась. Она ее продала и жила на эти деньги долгое время… Неллочка родилась болезненным ребенком. В театр Соня так и не вернулась, все время была с ней. Мама ей помогала, но подолгу оставаться в Казани не могла, у нее в Набережных Челнах был свой дом, хозяйство, куры, коза… Вот фотография Неллочки, посмотрите… Здесь ей один год. Хорошенькая, правда?.. Если бы не это большое родимое пятно на шейке – прямо загляденье!

Игорь рассмотрел черно‑белую фотографию. Годовалая девочка в ползунках была сфотографирована на фоне темного ковра. От кадыка в левую сторону шеи ребенка тянулось узкое родимое пятно: оно сливалось с фоном, отчего казалось, будто шеи нет наполовину и голова отходит от тела.