«Нефтяниками» он называл сотрудников многотиражки «Приморская нефть». Ее редакция находилась на пятом этаже рядом с буфетом – маленьким уютным помещением со встроенными в навесной потолок светильниками и задрапированными коричневым бархатом стенами. Усадив гостя за столик, Полянский подошел к стойке и через минуту вернулся с двумя чашками дымящегося черного кофе.

– Как там Москва? – энергично размешивая сахар в чашке, поинтересовался он и бросил на собеседника быстрый изучающий взгляд. – Впрочем, Москва как Москва – наслышаны, начитаны, телевизор смотрим. Праздный вопрос. Какие впечатления произвел на вас Приморск? Давно приехали?

Обилие вопросов предоставляло возможность выбора.

– Виктор Денисович, я бы предпочел поговорить о Паше Козлове, – отпив кофе, перевел Евгений разговор в нужное русло.

Лицо Полянского на мгновение застыло, выражение озабоченности переросло в трагическую маску, ложечка замерла в тонких пальцах полудетской руки.

«Артист, – оценил Евгений собеседника. – Такому доверять – все равно что след искать на воде».

– Паша, Паша, Паша, – покивал головой Полянский. – Что ж, спрашивайте, что вас интересует. Мы с ним, несмотря на разницу в возрасте, с самого основания газеты были вместе.

– Насколько я знаю, убийц еще не нашли?

– А вы думаете, найдут?

– Вам что‑нибудь известно о ходе расследования?

– Почти ничего. Откуда? Тайна следствия. Знаю только, что убили ножом – ударили сзади в шею. По заключению медиков, произошло это не раньше трех часов ночи.

– Это рассказал следователь?

– Нет, Шпагин. А ему – прокурор города Федин. Да и меня спрашивали назавтра после убийства, не слышал ли я чего‑нибудь часа в три‑четыре.

– Вы не слышали?

– Я по ночам сплю. Это Паша был «совой» – до рассвета иногда машинка стучала. Хорошая у него была машинка, югославская – «Травеллер».

– Виктор Денисович, а что он был вообще за человек?

Полянский удивленно взглянул на него, помолчал, сосредоточившись на отражении светильников в крышке стола.

– Честный человек, – произнес наконец. – Честный, неподкупный, за что и поплатился.

– Если я вас правильно понял, будь он нечестным и продажным – остался бы жив, так?

Полянский презрительно сощурился, выдержал многозначительную паузу.

– Ему кто‑то угрожал? Возможно, он чего‑то опасался, говорил с вами о недобрых предчувствиях? – поспешил Евгений смягчить очевидную ядовитость вопроса.

– Нет, нет, – уверенно помотал головой Полянский, – ничего такого не было. Меня, к слову, спрашивали о том же в прокуратуре. Видите ли, с Пашей в последнее время происходили непонятные метаморфозы. С каких‑то пор его словно подменили.

– С каких?

– Что?.. А‑а… Да сразу как‑то и не определишь. Надо сказать, он был толковым журналистом. Европейского класса. Умел зa малым увидеть тенденцию. Но вот с дипломатией было похуже. Он пришел в журналистику на волне гласности. Институт цензуры, когда приходилось лавировать, был ему незнаком. Грешил прямолинейностью, субъективизмом в оценках. Поначалу это даже приносило свои дивиденды, восхищало не привыкших к подобному свободомыслию читателей и раздражало областное начальство. Прежнему главному редактору Зырянову Сергею Вениаминовичу пару раз пришлось давать опровержения, извиняться и однажды даже объясняться в суде. Но Козлов был его любимчиком, отделывался сравнительно легко. Знаете, говорят, запретный плод сладок. Пашу зашкаливало. Потом времена изменились…

– Когда, простите?

– Что когда?

– Когда изменились времена для Козлова?

– Да нет, не для Козлова, вообще изменились.