Он пошел на кухню, выключил конфорку под чайником.

«Все это время Павел мог провести у Грошевской. Но об их отношениях знали – зачем бы он стал это скрывать?»

Он вернулся в комнату. Алевтины Васильевны за столом не оказалось. В спальне горел свет, дверь была приоткрыта. Наполняя кипятком заварочный чайник, Евгений слышал скрип дверцы шкафа, шелест бумаг, шаркающие шаги хозяйки.

– Алевтина Васильевна, я свет включу? – спросил он громко.

– Да, да, конечно, Женя, – она вернулась с двумя внушительных размеров альбомами, блокнотом и папкой с завязанными тесемками – не иначе, той самой, о которой говорил Полянский. – Я хочу вам кое‑что показать.

Евгений щелкнул выключателем. Тусклая лампочка под низким зеленым абажуром осветила стол, отразилась в фаянсе дешевых чашек. Евгений узнал черный пакет из плотной бумаги, оказавшийся в руках Козловой: в нем были фотографии, которые Павел сделал в Париже; они рассматривали эти фотографии утром в день расставания.

– Вот, – раскрыла альбом Козлова, – тут почти все о Паше…

Евгений понимал, альбом этот нужен сейчас не столько ему, сколько ей самой. Он молча смотрел на фотокарточки – пожелтевшие от времени и совсем новые, черно‑белые и цветные, с виньетками и без, любительские и сделанные в ателье… С Павлом их рознили три года: где‑то в материном комоде у сестры лежал точно такой же альбом с фотокарточками Евгения: в пионерлагере, в колыбели, на экскурсии по Красной площади, в парке… Не было разве что моря.

Просмотр длился почти час. На предпоследней странице была фотография Павла рядом с девушкой в белом плаще, с букетом осенних цветов. Фотография была сделала в дождь, Павел держал над девушкой зонтик. На шее девушки алела косынка.

– Кто это, Алевтина Васильевна?

Несколько секунд она смотрела на фото молча. Потом, словно нехотя, сказала:

– Нелли Грошевская.

– Он знакомил вас с нею?

– Да, конечно. Они приезжали сюда летом и осенью. Это варенье из айвы мы закатывали вместе.

– Мне показалось или вам не очень хочется о ней говорить?

Последовал долгий, прерывистый вздох.

– Она, наверно, хороший человек. Паша любил ее. Серьезная, вдумчивая молодая женщина.

– Почему же так неопределенно? Разве человек может быть «наверно, хорошим»? Либо – либо, нет?

– Я никогда не позволяла себе вмешиваться в личную жизнь Павла. Все, что он считал нужным, он рассказывал мне сам. Знаю только, что с Нелли они поссорились. Когда мы виделись с ним в Приморске, я спросила, почему ее нет, а он как‑то очень раздраженно… он посмотрел на меня и пронзительно так… не могу даже выразить этого словами, сказал: «Мама, я прошу тебя никогда больше о ней не вспоминать». Грех ее винить в том, чего я не знаю. Она была на похоронах, плакала, мы сидели рядом на поминках. Она уверяла, что я преувеличиваю, ссора была на самом деле пустяковой и незадолго до Пашиной смерти они помирились. Кстати, она приезжала сюда восьмого… нет, седьмого числа, накануне праздника, поздравляла меня. Ночевала в сарае, а восьмого мы ходили на кладбище.

– Почему в сарае‑то? – удивился Евгений.

– Ах, это!.. Да там Паша оборудовал маленькую комнатку. Стол, книжные полки, печка – любил там работать. И с Нелли они проводили там летние вечера. Мне тогда казалось, что дело идет к свадьбе… А почему она так заинтересовала вас?

– Показалось, что я ее где‑то видел. Наверное, ошибся.

– Не знаю, могли ли вы ее видеть в Москве. А здесь ее все знают, она ведет передачу «Приморские новости».