– Они мне надоели своими дурацкими вопросами, – доверительно сказала она Евгению. – Рылись в вещах Павла, которые я храню с его детских лет. Как будто не его, а он убил кого‑то.

– Что хоть искали‑то?

– Ничего конкретного.

Они вошли в дом. Евгений помог ей снять пальто, повесил свою куртку на гвоздь в прихожей и прошел в комнату.

Фотографии выпускных классов разных лет, развешанные на стенах, красноречиво говорили о профессии хозяйки. Уголок большого портрета Павла рядом с замершими часами отсекала траурная ленточка. Оба подоконника были заставлены горшками с геранью, алоэ, кактусами и прочей растительностью. Занавески на окнах, скатерть на столе, накрахмаленные салфетки на допотопном телевизоре «Электрон» и этажерке пахли свежестью, чистотой, но уюта не создавали – в доме чувствовалась пустота.

– Мойте руки, Женя, – громко сказала Алевтина Васильевна из кухни, наливая воду в чайник. – Раковина в сенях.

«Искали здесь, искали в общежитии… Что?.. Рукописи?.. Кассету?.. Фотопленку?.. Письма?.. Устанавливали «жучки»?..»

Евгений вернулся в комнату, помог накрыть хозяйке на стол. Все происходило как‑то само по себе, по единожды и повсеместно заведенному обычаю. Он поймал себя на странном ощущении, будто уже бывал в этом доме.

– Вы, наверное, проголодались в дороге? – спросила Алевтина Васильевна. – А у меня холодильник почти пустой. Правда, есть чай краснодарский, из старых запасов, и варенье. Ах да, еще немного сыра, я сделаю бутерброды.

– Я сыт, спасибо. Вот горячий чай – это кстати, – Евгений не сразу сообразил, о какой дороге она говорит, а сообразив, не стал уточнять, что приехал три дня назад.

Она заметно устала, ходила, шаркая стоптанными тапочками по некрашеным половицам.

– Алевтина Васильевна, – спросил он, открывая, по ее настоянию, банку с вареньем, – Павел никак не был связан с коммерцией?

– Боже упаси, Женя, что вы! Коммерция и Павел – это стихи и проза.

– Он был непьющим, интеллигентным человеком, не играл в карты, не претендовал на чужих жен. В своих публикациях смело высказывался о положении дел в городе и области, нелицеприятно по отношению к губернатору, так?

– Да.

– Допустим, отдельные его соображения не претендовали на истину в последней инстанции и даже чем‑то мешали курсу, который взяла новая администрация. Но ведь за это не убивают?.. Тем более Павел был на виду, и если бы убийство заказал кто‑то из тех, кто фигурировал в его статьях, это было бы слишком очевидным. По логике, его должны были охранять, а не убивать, Правда?

Она опустилась на стул и молча смотрела на него, словно он открыл ей глаза на нечто такое, до чего она сама никогда бы не додумалась.

– Значит, из всех возможных мотивов убийства остается три, – продолжал Евгений, – либо Павел стал свидетелем какого‑то преступления, либо он стал носителем какой‑то информации, способной разоблачить организаторов этого убийства. Третье – шерше ля фам, правильно?

– Я вспомнила, – сказала она вдруг.

– Что?

– Вспомнила. Паша ведь говорил, что вы сыщик, да?

Евгений почувствовал неловкость оттого, что мать Павла могла подумать, будто он преследует меркантильные цели или, что еще хуже, выполняет чье‑то поручение, и, присев рядом с нею, употребил вес свои способности, чтобы придать тону доверительность:

– Алевтина Васильевна. Если это имеет какое‑то значение, то я – частный детектив. Частный, независимый и неподкупный, уверяю вас. Но сюда я приехал потому, что убили моего товарища, с которым мы нашли общий язык и успели подружиться, хотя были знакомы очень недолго.