-  Нет, - сердито буркнула обычно вежливая Марфа Оковна, по возможности отстраняя от меня книгу, чем окончательно разбудила любопытство.

    -  Можно посмотреть?

    -  Нечего смотреть. Ты все одно не поймешь, поди и буков таких не знаешь.

    -  Она, что, не по-русски написана?

    -  Пошто не по-русски? По-русски.

    -  Глаголицей что ли? - наобум назвал я единственный известный мне кроме кириллицы русский алфавит.

    -  А ты никак ее знаешь?

    -  Не знаю, - признался я, - и никогда даже не видел. Ее в России почти не использовали.

    -  Так чего тебе смотреть, коли грамоты не знаешь.

    -  Я же не почитать прошу, а посмотреть. Никогда не видел пергаментных книг. И вообще непонятно, чего меня боитесь, съем я ее, что ли.

    -  Съешь, не съешь, а не положено. Правда, что ли, читать не знаешь?

    -  Ей-богу. Да я и кириллицу толком не понимаю, особенно допетровскую. Название букв слышал, юсы там всякие, большие и малые, а читать не приходилось.

    -  Ладно, - сжалилась хозяйка, - посмотри.

    Тяжко вздохнув, она открыла первую страницу.

    Я ее не обманул, глаголицы, второго славянского алфавита, придуманного тогда же когда и привычная нам кириллица, я вживую не видел.

    На Руси ее применяли в самом начале распространения письменности, часто вперемешку с кириллицей. Теперь она используется только на Балканах в нескольких областях.

    На первой, заглавной странице желтого пергамента, со сношенными от времени закругленными углами, я разобрал только две прописные рисованные буквы. Одна напоминала «Т», другая то ли «В», то ли восьмерку. Строчные буквы были похожи на армянские и грузинские, а не на наши, привычные.

    -  Вот видите, - упрекнул я хозяйку, - посмотрел: ничего не случилось, а вы боялись. Думаю, сейчас во всей нашей стране и ста человек не найдется, которые смогут прочитать такой шрифт.

    -  Кому надо прочитает, - недовольным голосом произнесла она, делая попытку закрыть книгу.

    -  Подумать только, какой труд! Ведь каждую букву приходилось рисовать! Вы не знаете, какой это век?

    -  Не знаю, я в веках не понимаю, - ответила она и, как только я отвел взгляд от страницы, закрыла фолиант.

    Видя, как ей эта тема неприятна, я сжалился и перестал приставать с вопросами. Разговор переключился на другие темы. Марфа Оковна обстоятельно описала все ощущения, присутствующие в ее спине и пояснице, на что я посоветовал ей сегодняшний день еще полежать.

    -  Как тут не встанешь? - горестно сказала она. - Скотина, почитай, третий день без пригляда, в огород не заглядывала. Летом, Алеша, - выдала она популярную пословицу, - день год кормит. Да и тебя кормить пора.

    -  Меня кормить не надо, я и сам прокормлюсь, и со скотиной тоже управлюсь, а огород за пару дней сорняками не зарастет.

    На этом и порешили. Я быстро собрал на стол опять из своих припасов, мы позавтракали, и Марфа Оковна продиктовала мне длинный список предстоящих работ, вероятно, снисходительно удивляясь моей городской тупости и наивности уточняющих вопросов.

    В охотку и по холодку работа у меня спорилась. Я довольно успешно растопил уличную печурку и поставил варить пойло, накормил птицу. Дальше мне предстояло накосить траву для коровы, которую почему-то нельзя было отправить пастись самостоятельно.