– Странный ты человек, – нахмурившись, отозвался майор. – Не похоже, что ты потерял зрение. Я имею в виду... – Он замолчал.

– Я знаю, что ты имеешь в виду.

– Я не думаю, что ты знаешь. Я просто хотел сказать, что знаю множество гораздо более твердых людей, которые сломались бы, сломались бы напрочь, если бы им пришлось выстрадать то, что выстрадал ты.

– А откуда ты знаешь, что они тверже? – спросил Гаррисон. – Ты имеешь в виду твердый или затвердевший? Хочешь расскажу тебе, что такое твердость характера? Твердость, это когда тебе семь лет и ты понимаешь, что твои мама и папа больше не любят друг друга. Твердость воспитывается дядей, который задушил твоего котенка в наказание только за то, что он обгадился, когда ты резко схватил его. Твердость – это когда в пятнадцать ты впервые сходишь с ума от любви и находишь свою девчонку на пляже с другом, который лапает ее за зад. И между всем этим происходит еще черт знает сколько всякой всячины. Вот это то, что, по моему, требует твердости: то, что происходит с тобой, когда ты действительно не виноват. То, что поражает тебя как гром среди ясного неба, когда ты меньше всего ждешь и не можешь бороться с этим. И каждый такой случай добавляет к твоей коже еще один тонкий слой, пока ты не становишься защищенным, как слон.

– Ты рассказывал о себе? – спросил майор.

– Кое что, – отрывистый кивок, – можно сказать было и еще много чего, но я уничтожил эти воспоминания. Ты понимаешь? Я уничтожил их в моем мозгу, – Гаррисон пожал плечами. – Когда знаешь как – легко сделать. Эта слепота – нечто, что я тоже уничтожу. Черт, она не имеет ничего общего с твердостью характера! Я знал что делал, когда вступал в армию и когда вызвался добровольцем в Северную Ирландию. И когда вел Шредера в “Европу”, я.., каким то образом я знал, понимаешь, я на самом деле...

– Но... – когда он запнулся, проговорил Маршант.

– Слушай, – в темных очках, с мертвенно белым лицом капрал повернулся к нему. – Единственная разница между тобой и мной – то, что ты можешь видеть. Мне надо научиться “видеть” заново, без помощи глаз. Но я скажу тебе: когда я смогу видеть снова, я, черт возьми, увижу все лучше, чем ты по единственной причине – мне не надо будет заглядывать за большую жирную оттопыренную верхнюю губу!

– Сэр, – оборвал его майор Маршант и немедленно пожалел, что не прикусил язык. Он только недавно получил свое майорство и наслаждался, когда к нему обращались “сэр”. Конечно, он был “сэром”, как и любой капитан, но получалось как то не так значительно. А теперь этот капрал – этот слепой капрал, чьи секретные донесения не прибавили ему лычек на погонах, казалось, издевался над ним. Несомненно, этот человек был ловцом удачи и, конечно, намеревался извлечь выгоду из своего увечья. Его несоблюдение субординации было достаточным доказательством этому. Ладно, это простительно было бы при игре за денежное вознаграждение, но воспользоваться естественным состраданием старшего по званию офицера...

– Сэр? – медленно ответил Гаррисон. – Послушай, сэр. Через две недели армия собирается дать мне пинка под зад. Отправить меня на пенсию. Мне будут посылать открытку на Рождество и по номеру журнала Вооруженных сил четыре раза в год. Ха! Ты знаешь, они ведь действительно будут делать это! Какой нибудь идиот будет посылать мне журналы – мне, слепому, как летучая мышь! И ты хочешь, чтобы я обращался к тебе “сэр”? Теперь? А что ты сделаешь, если я откажусь? Отдашь меня под трибунал?

Некоторое время они молчали. Путешествие по реке не было таким приятным, как обещало быть вначале. Так же раздражающе на майора Маршанта подействовало и то, как Гаррисон воспринял серебристый “мерседес”, уже ждущий у взлетно посадочной полосы, едва шасси огромного самолета коснулись дорожки.