|
Оно само позаботится о себе. Финансируется поместье отдельно. Вилли Кених знает все тонкости. Теперь слушай внимательно, Ричард. Кроме тех трехсот тысяч фунтов, которые я назначил тебе после того, как ты гостил у меня, я поместил одиннадцать с половиной миллионов немецких марок на счет в одном из швейцарских банков. И снова, Вилли – ключ. Это, в основном, “рабочие деньги”, которые принесут тебе большую выгоду. Думаю, ежегодный процент с них составит где то от трехсот до трехсот пятидесяти тысяч фунтов. Ты крайне богат, мой мальчик.
– Томас, я.., не знаю, что сказать. – Ничего не говори. Мы заключили соглашение, и я выполнил мою часть сделки. – Временами я все еще думаю, что вы – сумасшедший. Все эти деньги... Смешок Шредера походил на помехи на линии. – Какая мне теперь польза от денег, Ричард? И ведь все мои деньги будут ждать меня – нас! И, Ричард, если бы ты знал, сколько их, осевших во множестве мест, и доходы от них год от года все растут. Однажды – о, это произойдет! – мы окажемся среди самых богатых людей ми. – .ра..! – он закашлялся. – Томас! Ради Бога, не надо! – Гаррисон сжал трубку и согнулся. – Томас, я что то чувствую внутри себя. Вашу боль! – Ах! – голос в трубке задохнулся. – Это не специально. Я должен.., убедиться, что это не.., случится снова. Но в любом случае она будет недолгой. – Томас, – Гаррисон почувствовал, что боль медленно угасает, – почему вы должны всегда... – Я знаю, мой мальчик, прости меня, но... Послушай, Ричард. Сейчас мне надо идти. Но когда придет время, я буду не в состоянии контролировать ее, Я попытаюсь, но... Надеюсь, она не будет слишком сильной. Ну... – Нет, подождите! – крикнул Гаррисон. – Послушайте, мы разделим ее. Я имею в виду боль, последнюю боль. Я сильный, я смогу выдержать. Не сдерживайте ее, Томас. Когда придет время, я приму на себя половину. – Ричард, о, Ричард... – грустный шепот еле слышался, и Гаррисон, как наяву, живо увидел своего собеседника, покачивающего головой. – Как ты глуп! Знаешь ли ты, каково умирать? – Нет, не знаю. Но я знаю, что не хочу, чтобы вы выстрадали всю эту боль один. – Я не ошибся в тебе, Ричард, если здесь вообще что нибудь зависело от меня... Еще одно. Не приезжай на кремацию. Там ничего не будет для тебя. И, скорее всего, это будет опасно. Ну, я не прощаюсь, Ричард. Давай просто скажем “до встречи”, да? Затем на другом конце раздался щелчок – повесили трубку, и мгновением позже – продолжительное и прерывистое заикание прерванной связи. Для Гаррисона этот звук значил гораздо больше, чем окончание еще одного телефонного разговора... Боль пришла ночью через четыре дня. Был конец ноября, вторник, дата, которая навсегда отпечатается в сознании Гаррисона, потому что теперь он, наконец, узнал, каково умирать или, по крайней мере, какой была смерть Томаса Шредера. Боль заявила о себе в предыдущие воскресенье и понедельник – жжение в груди, кишечнике и пояснице словно некий страшный яд или кислота разъедали его изнутри. И он знал, что эти боли нельзя было устранить при помощи таблеток или уколов. Какой смысл накачивать лекарствами его, когда болело не его тело? Это болело тело Томаса Шредера. До той ночи – во вторник – боль была терпимой. Она приходила повторяющимися спазмами и уходила, когда, как догадывался Гаррисон, доктора давали Шредеру обезболивающее , но во вторник ночью... К отбою он выглядел таким больным, что матрона, заметившая, что он плохо спит, прописала ему снотворное и порекомендовала раньше лечь спать. Гаррисон, ослабевший от приступов и жаждавший хоть ненадолго забыться, довольно легко уступил. К десяти вечера он уже спал, а к полуночи у него началась агония. |
