Мысли Вики были её собственными, они были такие же личные, жизненно важные и оригинальные, как и у той девушки, какой она была в предыдущей жизни (или, как она думала сейчас об этом, «до того»), до заключительного, ужасного ускорения распространения раковой опухоли, которая иссушила её тело и привела к мучительной смерти. И потому, что она была умна, потому, что она знала, что Гаррисон был причиной её возрождения, её воскрешения, тот факт, что её разум сохранил свою индивидуальность, слегка удивлял её. Потому, что Гаррисон не только исцелил её тело и изгнал смертоносные раковые клетки, но и восстановил её сознание, он оживил её мозг неповреждённым, любознательным и уникальным, как и любой разум, а не как продукт или дополнительную структуру его собственного расширенного мультиразума.

Короче говоря, она была самостоятельной личностью. Нет, поправила она себя, она была личностью, зависящей от Гаррисона; поскольку он не развеял её сомнений насчёт её судьбы, если какое-нибудь несчастье случится с ним. В этом случае она, несомненно, должна вернуться в своё прежнее состояние, свою бренную оболочку, которая тотчас же непременно должна рассыпаться, как древние мумии, подвергшиеся воздействию воздуха и света. Ах, да, если Вики представить яркой и немигающей электрической лампочкой, с жизнью вместо нити накаливания, то тогда Гаррисон был выключателем. И если бы он был выключен…

Будучи девушкой-подростком, Вики читала Эдгара По, Лавкрафта и Уайльда. Она хорошо помнила о трагической гибели месье Вальдемара и доктора Муньоса: ее судьба вполне может быть такой же после смерти Гаррисона. Но самого Гаррисона она была больше склонна ассоциировать со страшной судьбой Дориана Грея. Не то, чтобы Гаррисон был человеком с великими пороками, нет. Но… с ним происходили вещи. Вещи…

Вики думала, что должна быть благодарна за все эти вещи, но всё же она предпочла бы помнить Гаррисона таким, каким он был «до того». Тогда он был, ну, просто Гаррисоном. Но это было до того, как произошли изменения, до её возрождения.

Странно, но, несмотря на то, что она была той же девушкой, какой была «до того», Вики, тем не менее, чувствовала себя… да, возрождённой. В конце концов, восемь лет прошло без её активного, физического присутствия в мире, когда она лежала — в спячке? — в своём криогенном склепе в Шлос Зониген, но для Гаррисона они были настоящими, наяву, годами. И странными. Кроме того, тело Вики вновь обрело всю жизнеспособность и силу, каким было в годы до заболевания раком, или, по крайней мере, прежде чем заболевание начало истощать её. Так что, в некотором смысле, она родилась заново в теле более молодом, чем то, о котором сохранила воспоминания.

Она содрогнулась при мысли о теле, которое помнила.

Оболочка. Терзаемая болью оболочка. Сбитая с толку плоть, которая была переполнена разрастающимися, сжигающими всё вокруг и наполняющими её жилы огнём клетками, поражёнными хищной, чудовищной мутацией. Тело, полное рака. Мертвенно-бледное от боли. Нет, от агонии!

Вики снова вздрогнула. Она не только помнила причину своей смерти (из-за чего она умерла), но и саму Смерть — или самого. Она действительно знала Его прикосновение, безжалостно сжимающиеся пальцы Мрачного Жнеца, и не просто Его прикосновение, но Его железную хватку. И в её случае, костлявые пальцы были в огне, — или в кислоте.

Смерть. Старик. Самый старый человек в мире, который не мог умереть сам, пока не погасит последнюю жизнь.

Поэтому он был бессмертным. Бессмертным и… безжалостным.

В безусловно худший из её полных мучительной боли дней Вики почувствовала, что кто-то наслаждается её агонией, иначе почему она должна это терпеть? Если всё находится в равновесии, значит, должно существовать наслаждение, равное её страданию. Ну, в конце концов, она смеётся последней, ибо помимо одного бессмертного — Смерти, сейчас был второй бессмертный, с которым ему приходилось считаться.