Кардинал помолчал. Наконец он повернулся, чтобы посмотреть на дочь.

– Кэтрин никогда не делала ничего, что я бы не простил.

– Это потому что ты  такой, а не потому что она  была такая. Она что, не понимала, как ей повезло? Как она могла все это взять и отбросить?

Келли заплакала. Кардинал коснулся ее плеча, и она прислонилась к нему; горячие слезы промочили ему рубашку, как уже много раз бывало со слезами ее матери.

– Ей было больно, – произнес Кардинал. – Она страдала, как никто. Вот что тебе надо помнить. Да, с ней иногда было трудно уживаться, но она страдала больше всех. И она ненавидела свою болезнь больше, чем кто бы то ни было.

И ты ошибаешься, если считаешь, что она не была благодарна за то, что ее любят, Келли. Если и была какая‑то фраза, которую она говорила чаще прочих, то это было – «Как мне повезло». Она все время это повторяла. Иногда мы ужинали или еще что‑нибудь делали, и вдруг она дотрагивалась до моей руки и говорила: «Как мне повезло». И о тебе она тоже это говорила. Она страшно жалела, что так много пропустила, пока ты росла. Она делала все, что могла, чтобы победить болезнь, но в конце концов та ее поборола, вот и все. У твоей матери были колоссальные запасы храбрости – и верности, – иначе она бы столько не продержалась.

– Господи, – сказала Келли. Голос у нее звучал так, словно она внезапно простудилась: нос был заложен. – Хотела бы я, чтобы во мне было хоть вполовину столько сострадания, сколько у тебя. Ну вот, сорвалась и испортила тебе рубашку.

– Я все равно не собирался ее туда надевать.

Он протянул ей коробочку салфеток «Клинекс», и она вытащила сразу несколько штук.

– Пойду умоюсь, – сообщила она. – А то у меня вид, как у Медеи.

Кардинал не был уверен, что помнит, кто такая Медея. И он совершенно не был уверен насчет тех слов, которые только что говорил дочери в утешение. О чем я вообще знаю, спросил он себя. Я даже не видел, что это приближается. Я хуже нашего мэра. Мы почти тридцать лет прожили вместе, и я не смог увидеть, что женщина, которую я люблю, стоит на грани самоубийства?

Именно под влиянием этого вопроса Кардинал ездил вчера в город, чтобы поговорить с психиатром, работавшим с Кэтрин.

Он раза два встречался с Фредериком Беллом во время последнего пребывания Кэтрин в больнице. Но для Кардинала их общение было слишком непродолжительным, чтобы он вынес о враче какое‑то мнение, кроме общего впечатления разумности и компетентности. Однако Кэтрин была в свое время в восторге, что его нашла: в отличие от большинства психиатров, Билл полагался главным образом на беседы с пациентом, а не на выписывание рецептов. Кроме того, он был специалистом по депрессиям и написал на эту тему несколько книг.

Его рабочий кабинет располагался в его же доме – эдвардианском монстре из красного кирпича, громоздящемся на Рэндалл‑стрит, сразу за собором. В числе предыдущих владельцев строения были член парламента и человек, позже доросший до мелкого медиабарона. Со своими башенками и кричащим декором, не говоря уж об изысканном саде и кованой ограде, здание явно доминировало над всей округой.

В дверях Кардинала встретила миссис Белл, дружелюбная женщина лет пятидесяти с лишним; она как раз уходила. Когда Кардинал представился, она сказала:

– О, детектив Кардинал. Сожалею о вашей утрате.

– Спасибо.