– Записка самоубийцы.

– Самоубийство. Значит, ты ввязался во всю эту тягомотину, потому что расследуешь самоубийство? Эти чертовы самоубийства меня достали. По‑моему, всякий, кто себя убивает, просто хлюпик.

– Конечно, – согласился Кардинал. – Отъявленные трусы. Не поспоришь.

– И эгоисты, – не унимался Ханн. – Когда человек кончает с собой, это самый эгоистичный поступок, какой вообще бывает. Приходится задействовать столько всяких ресурсов: твое время, мое время, врачи, медсестры, «скорая помощь», психотерапевты, все на свете. И все это – ради кого‑то, кто и жить‑то не желает. Чистый эгоизм.

– Безответственное поведение, – определил Кардинал. – Совершенно безответственное.

– И все это – если им не удается преуспеть в своем намерении. А если все‑таки удается, для них‑то все печали оказываются позади. У меня был друг – мой лучший друг, между прочим, – так вот, он несколько лет назад сунул себе в рот табельный пистолет. Знаешь, я потом несколько месяцев дерьмово себя чувствовал. Почему я не видел, что это вот‑вот случится? Почему я не был ему другом получше? Но знаешь что? Это он – паршивая овца, а не я.

– Да, тут ты попал в точку, Томми.

– Суициды – это, знаешь ли…

– В данном случае это, возможно, не суицид.

– А! Тогда совсем другое дело. Теперь ты привлек мое внимание. – Ханн заговорил голосом Крестного отца из одноименного фильма: – «Я отдам все свои силы и весь свой опыт, дабы…»

– Мне нужно это побыстрее, Томми. Можно сказать, ко вчерашнему дню.

– Ясное дело. Как только получу результат, в ту же минуту сообщу. Но если ты захочешь использовать в суде эти материалы и вообще любые данные анализа, которые я для тебя добуду, то придется тебе обратиться в главную приемную, а наша главная приемная не станет ради тебя сбиваться с ног, кем бы ты ни был. Пусть даже сам Господь Бог явится к ним с рукописным посланием на фирменном бланке Сатаны, все равно они ему скажут: «Давай‑ка в очередь, приятель».

– Я не могу обратиться в главную приемную, Томми. У меня нет номера дела.

– Ох ты…

– Но если ты мне дашь что‑то реальное, я добьюсь, чтобы у этого дела появился  номер. И потом я пробегу по всем ступенькам, которые нужны.

Из трубки донесся тяжкий вздох.

– Ладно, Джон. Будет много геморроя, но я это сделаю.

8

«Тошнота» – это было еще не самое сильное слово для того, чтобы описать состояние Делорм. Торонтский отдел по борьбе с преступлениями на сексуальной почве переслал ей около двадцати снимков; когда она вернулась с обеда, пакет уже ожидал ее. Она просмотрела их и теперь сожалела об этом. Фотографии вызывали какую‑то физиологическую реакцию у нее внутри, как если бы ей со всей силы ударили в живот. Потом проявились и более тонкие эмоции – подавленность, переходящая едва ли не в панику, и одновременно – почти ошеломляющее чувство безнадежности при мысли о человеке как биологическом виде.

Все окружающее словно бы ушло куда‑то на задний план, все, что можно было увидеть и услышать в отделе: щелчки и постукивания ксерокса, Маклеод, орущий на сержанта Флауэр, шелест клавиш и трели телефонов. Делорм ощутила, как в груди у нее рождается всхлип, но она его тут же подавила. Ей уже доводилось испытывать подобное смятение чувств, когда она читала некоторые новости: про отрубленные головы в Ираке или про гражданскую войну в Африке, когда вооруженные люди совершали налеты на деревни, насилуя женщин и отрубая кисти рук мужчинам.