Он переступил порог, кивнул Воле, провел легонько рукою по Машиным волосам. Чуть понизил голос:

- И была потребность с вами поделиться…

Леонид Витальевич сел, но тотчас встал, потому что вошла тетя Паша, и снова сел, когда догадалась сесть она.

- Видите ли, я только что узнал, - вы, может быть, еще прежде меня это узнали, - что меньше чем неделю назад за три или четыре дня в Бабьем Яре были уничтожены евреи города Киева. Надежды на то, что это ложь или преувеличение, - никакой. Тот, кто рассказал мне об этом, привел подробности, какие, я понимаю, не могут быть вымышлены. Все это происходило…

В глазах тети Паши отразился ужас. И появился в них блеск, тот самый, что появлялся, бывало, до войны, если ей рассказывали о хитроумном убийстве, о разъятом на части трупе, не скоро найденном… («А голова отдельно, в газетку завернутая?..» - сокрушалась, ужасалась она, прикидывая уже, как это будет пересказывать.) Казалось, что жуткое - ей не жутко, а лишь жгуче любопытно…

Екатерина Матвеевна сказала:

- Коля, пойдите с Машей в тети Пашину комнату, поиграйте там, а Миколу Львовича пришлите сюда.

Но Коля не послушался или не услышал ее слов, и тогда Екатерина Матвеевна добавила:

- Воля, пойди с Колей и Машей, научи их обращаться с твоим «Конструктором», я им его дала…

- И, пожалуйста, возвращайся к нам, - попросил Леонид Витальевич.

Екатерина Матвеевна взглянула на него с удивлением.

Воля раскрыл коробку с «Конструктором», выложил на стол детали, из которых строил когда-то сложные сооружения, показал Кольке, как их скрепляют.

Его покоробило оттого, что мать, едва учитель начал рассказывать, подумала прежде всего о том, чтобы он, Воля, не услышал страшных подробностей. И в то же время он ощущал, что и сам не хочет их слышать, ранить себя ими…

Когда Воля вернулся к старшим, Леонид Витальевич молча прикладывал платок к щекам, подбородку, лбу, промокая испарину, а мать говорила:

- Нет сил это слушать! Невозможно, невозможно!.. Ведь редкий день без таких новостей… Мы же ума лишимся! - вскрикнула она и стремительно прижала ладони ко рту и глазам, удерживая рыдание, пряча искаженное мукой лицо.

Тетя Паша произнесла с укоризной - легкой и очень мягкой:

- Только наши, можно сказать, повеселели самую малость - вот Микола из кутузки домой явился, мальчики, может, учиться пойдут, - а вы всех расстраиваете… Ох, растревожили, про ужас этот нам…

- Если одни люди должны были это вынести, - медленно, холодно проговорил Леонид Витальевич, - то другие люди должны по крайней мере это выслушать.

Он обращался ко всем, но смотрел на одного Волю, точно ему в первую очередь предлагал это запомнить.

Бабинец, всем корпусом подавшись вперед над столом, согласно кивнул:

- Верно говорите. - И минуту не сводил глаз с учителя, как бы желая теперь получше разглядеть его…

А Воля устыдился того, что нарочно замешкался с Машей и Колькой. Ему не терпелось объяснить Леониду Витальевичу, как это вышло. Наконец, провожая учителя до калитки, Воля остался с ним с глазу на глаз, но тут неожиданно выпалил:

- Я, знаете, один раз листовки ночью расклеивал с нашей сводкой («Хвастаюсь! - испугался он. - Ни с того ни с сего»). - И, не делая паузы, продолжал так же быстро: - А после укатил немец с приемником, и теперь как наших услышать?..

Он почувствовал облегчение: хвастовство так удачно, вмиг, обернулось вопросом, и неглупым даже…

Леонид Витальевич немного подумал над ним.

- Возможно, что эту проблему удастся разрешить. Я дам вам знать… - Он чуть помедлил.