Так этого и не решив, молодой офицер вошел в трехэтажное здание с одинаковыми белыми занавесками на всех окнах. У себя в кабинете он, оглянувшись, не обнаружил на постоянных местах нескольких орудий пытки и с раздражением подумал, что, прежде чем приняться за дело, ему придется их поискать в соседних следовательских кабинетах.

Наконец все найдя и разложив по местам, он сел за стол, снял телефонную трубку и приказал привести Леонида Витальевича.

Когда арестованного привели, офицер указал ему на кресло. Тот сел, и офицер оставил его в кабинете одного перед набором орудий пытки.

«У следователей Галилея это, кажется, называлось увещеванием, - подумал Леонид Витальевич. - Да, именно».

Гестаповец вернулся не скоро. И едва он переступил порог кабинета, арестованный русский интеллигент, работавший при большевиках школьным учителем, произнес на чистом немецком языке:

- Вы хотели меня напугать? Считайте, что это уже удалось вам. Что же дальше?..

Молодой офицер имел уже небольшой опыт. Вот этот опыт подсказывал ему сейчас, что он едва ли чего-нибудь добьется. Он знал, что будет добиваться, приложит усилия, но уже наперед видел, что ничего не выйдет.

Прошло несколько месяцев, прошло почти полгода, наступило самое начало весны…

Как-то Екатерина Матвеевна пришла от Маши с известием: явился посланный Гнединым человек, которому поручено доставить Машу в лес, к партизанам.

- Собирался за нею Евгений Осипович посылать человека?.. - настороженно спросила она Волю.

- Собирался, - подтвердил Воля. - Я знаю, он мне говорил.

- Да ей вот, видно, не говорил. И теперь, представляешь себе, человек сюда пробрался с риском для жизни, по подложному, конечно, документу, а она с ним отказывается ехать. «Без Воли я не согласна». Этот посланный с нею шутит, думает, ребенок все-таки, отвлекает: «Там у нас в лесу другой Воля есть, лучше вашего здешнего». Она головой мотает: другого не надо. Ну что тут поделать, а? - спросила Екатерина Матвеевна, искренне сочувствуя отчаянию посланного человека и в то же время светлея от гордости за сына, к которому Маша так привязана. - Если уж ты ее приворожил, - продолжала мать, чуть помедлив, - остается тебе теперь только отправиться в лес с нею вместе!..

И, еще не зная, всерьез ли сказала это мать, Воля вмиг представил себе, что принесла бы ему эта перемена - уход в лес.

…Каждый день его жизни станет иным: он не будет по утрам читать все одну и ту же ложь в «Голосе народа» (там писали теперь о «добровольцах»; и хотя известно было, что хватают «добровольцев» во время облав, а увозят в Германию на работу под конвоем, «Голос народа» продолжал сообщать об их энтузиазме), слышать, как осторожным шепотом рассказывают друг другу о последних страшных новостях мать и тетя Паша (из этого едва уловимого шепота выпорхнула, сорвавшись, весть о гибели Леонида Витальевича), встречать в коридоре седого немецкого майора, здороваться с ним как ни в чем не бывало, отвечать обнадеживающе на его всегдашнее «Бодрей, парень!.. Будь молодцом!»

- Тебе надо, наверно, посоветоваться с дядей Миколой? - не то подсказала, не то спросила мать.

Он пошел к Бабинцу, и тот выслушал его, хмурясь, а потом покряхтел и проговорил:

- Что ж, целесообразно. Все равно тебя отсюда в Германию угнать могут, так к партизанам лучше, верно?.. - Он улыбнулся прощальной улыбкой, от которой у Воли заныло сердце, и добавил, подмигнув: - Тебе ж давно нужна граната, а у меня ее нет…

И Воля понял, что Бабинец его отпускает, и в тот же миг ощутил, что кончается, остается позади огромная пора его жизни.