«А я завтра у Маши буду», - собирался ответить Воля, но так сильно, так неотвратимо и неотдалимо ни на секунду хотелось спать, что он лишь веки прикрыл, кивнул неуклюже, показывая: слышал, понял.

Евгений Осипович пожал в темноте прощально его локоть и, показалось Воле сквозь сон, снова лег…

Но утром, встав рано, раньше, чем поднялась мать, Воля увидел, что Гнедина рядом уже нет. Раскладушка была сложена и прислонена к стене.

Воля подошел к окну, отодвинул занавеску: утро начиналось тусклое. Он отправился к Маше.

Вяло капал дождь, словно бы иссякая, кончаясь. Прохожие были редки. «Седьмое ноября!..» - вспомнил Воля.

«Не будет сегодня демонстрации и флагов…» - подумал он и сейчас же на здании, где помещался до войны горком комсомола, над балконом третьего этажа, увидел красный флаг.

Неделю или полторы Леонид Витальевич не подавал о себе вестей, и мать считала, что Воля должен пойти к нему, а Бабинец не позволял.

- Нет никакого смысла, - объяснял Микола Львович. - Он ведь перебрался к кому-то. Смысла нет, а опасность есть: в квартире его, вполне возможно, устроена засада.

И Воля послушал Бабинца, не стал ему перечить. Это озадачило Екатерину Матвеевну: прежде она не замечала, чтобы Микола Львович имел такое влияние на сына.

Вскоре Екатерина Матвеевна встретила на улице Римму Ильиничну, и та рассказала, что Леонид Витальевич никуда не успел перебраться: в ночь на седьмое ноября он был арестован; она осталась одна.

О засаде Римма Ильинична не упомянула ни словом, но Бабинец считал все-таки вероятным, что за квартирой учителя следят, и Екатерине Матвеевне не советовал, а Воле не велел навещать Римму Ильиничну.

И снова Воля подчинился, не споря. Мать, не знавшая, что Бабинец руководит ее сыном не только по праву старшего, про себя отметила это…

Может быть, у Миколы Львовича были данные о том, что майор Аппельт собирается с кем-то беседовать на темы, интересующие подпольщиков, а может быть, Микола Львович хотел приучить Волю к дисциплине - во всяком случае, он почти не разрешал ему отлучаться из дому.

Эти дни были для Воли мучительно тяжелыми, тоскливыми. Он знал, что немецкое наступление под Москвой, судя по всему, остановлено, знал и помнил, что невдалеке, где-то на территории соседней области, борется с врагом отряд Гнедина, что Маша в безопасности, а сам он - подпольщик, «все были на своих местах, и он был на своем месте тоже».

Все это было так, именно и точно так, и все-таки терпению его, казалось, пришел конец…

Как-то он вошел в комнату, где сидели мать и Прасковья Фоминична, и тетя Паша, завидя его, сразу смолкла. Он успел только услышать:

- …и уже раздетая, перед расстрелом, как крикнет: «Мальчишки, отомстите за нас!» Тут…

Оборвав себя на полуслове, тетя Паша сказала Воле:

- Ничего для тебя нет интересного, это мы, бабы, языки чешем…

- Я знаю, о ком вы сейчас, - медленно проговорил Воля. И добавил, не помня, от кого услышал впервые эти слова, убежденный в неоспоримой их истинности: - Если одни люди должны были это вынести, то другие должны, по крайней мере, это выслушать!

А мать глядела на него внимательно и чуть со стороны вроде бы. Так она смотрела на него, когда он стоял на ветру среди тех, кто хотел проводить взглядом грузовики с обреченными на гибель, когда, переломив в себе что-то, подчинился недавно Бабинцу, - и так, будто узнавая о нем нечто важное и новое, она смотрела на него сейчас, когда слова Леонида Витальевича он повторил как свои.

- …полицай один молодой засмеялся: «Нету мальчиков ваших!» - продолжала тетя Паша негромко, как до Волиного появления.