- Может, думаете, он меня… ну, подлавливал, одним словом?.. - спросила тогда тетя Паша, готовая заранее доказывать обратное.

Отозвался один Леонид Витальевич.

- Нет, едва ли, - сказал он. - Не думаю.

- Но все ж думаете, лукавил он со мной? - напирала Прасковья Фоминична.

- Да нет, почему же, - медленно, вяло и без интереса к тому, о чем говорит, возразил Леонид Витальевич. - Скорее, не лукавил. Наверно, фашисты у него в самом деле вон где сидят. Еще бы! Продал ведь человек душу дьяволу, а какую получил компенсацию? Жалкую. Это-то он понимает. Покоя нет, уверенности в завтрашнем дне - никакой, да и сегодняшнее благополучие без гарантии. И души не вернуть! За что уж тут фашистов любить, если так?! И как тут не пожаловаться при случае…

Леонид Витальевич произнес это, останавливаясь, сомневаясь, надо ли объяснять то, что так нехитро, скучно, ничтожно. Замолчав, он прочел во взгляде Прасковьи Фоминичны: «Ну, перехватил старик. Суров очень. Ни капли жалости». Тотчас же он почти отчеканил:

- И никакого нет родства у его недовольства фашистами и нашей ненависти к ним, никакого! Он недоволен, - его надежды обманули они! Мы же ненавидим их за то, что они фашисты!

- Пойдем, сынок, нам надо, - негромко сказала Екатерина Матвеевна.

Воля обернулся. Ему показалось, что мать не слышала только что происшедшего разговора, настойчиво думая о своем. А может, просто разговор этот был для нее неважен.

- Леонид Витальевич, вы…

И, как бы извиняясь за свой уход, Екатерина Матвеевна попросила его приходить еще, приходить с женой - для них будут испечены гороховые лепешки, они непременно должны попробовать…

- Да что вы, право! - решительно, даже резко произнес Леонид Витальевич, встав, и мягко коснулся плеча Екатерины Матвеевны, выражая и то, что церемонии с ним просто излишни, и то, как трогает его деликатность посреди безумия, одичания и убийства. - К тому же мне…

Он не договорил «пора». Бабинец, в продолжение последних минут не отрывавший от него взгляда, попросил незнакомым Воле тоном:

- Если вы располагаете временем, останьтесь, пожалуйста, ненадолго. С вашего разрешения… - проговорил он, доставая из дальних запасников памяти этот оборот речи, и на миг запнулся, - я вас решусь затруднить небольшим вопросом.

- Ну, времени, увы, столько, что это даже тяготит, - заметил Леонид Витальевич и снова опустился на стул.

«А Микола на старика нацелился, - подумала тетя Паша. - Чем-то он, интересно, собрался его разодолжить?»

Екатерина Матвеевна вышла, и Воля за ней.

Воля молча шагал рядом с матерью, и на миг это напомнило ему, как она вела его, бывало, маленького за руку, не говоря куда, так, будто он знал куда, а он старался угадать, к доктору они идут, или в магазин за новыми ботинками, или к маминым знакомым, у которых есть мальчик его возраста…

И сейчас она вела его за собой - не за руку, но вела, в какое-то определенное место, - и Воля не торопился спросить: куда, зачем?..

На том перекрестке, на котором Воля стоял накануне, где промчались мимо него грузовики с притиснутыми друг к другу узниками гетто, опять толпились на ветру озябшие люди. Лица двоих или трех были Воле знакомы по Нагорному переулку, одного он видел здесь же вчера и подумал о нем тогда почему-то совсем по-старому: «Наверно, десятиклассник», хотя никто теперь не учился - ни в десятом, ни в девятом, ни в восьмом.

Он приостановился и услышал, как «десятиклассник» кому-то говорит:

- …Привозят людей к траншеям, вырытым в первую мировую войну, велят выйти из грузовиков, стать цепочкой, расстреливают, они падают в траншеи, следующая партия - на них, и так далее, и так далее, и так далее… - повторял он все тише, с короткими паузами, все с большим ужасом.