И Воля сознал: все это происходит сейчас, вот в эти минуты, сию минуту, когда солнце, пробившись в щель между тучами и отразившись в линзе на пустой и пыльной аптечной витрине, слепит в упор, когда «десятиклассник» повторит «и так далее»…

- …и так далее, - произнес «десятиклассник» еще раз (шеренга расстрелянных упала в траншею, другие обреченные стали на их место, и среди них доктор с мальчиком). - А мы что?.. - с досадой спросил вдруг «десятиклассник» у Воли. - Мы только можем на прощанье рукой вслед махнуть. Всё!.. В лучшем случае.

Воля кивнул, не споря.

Екатерина Матвеевна будто со стороны посмотрела на маленькую группу людей, стоящих тут, чтоб прощально махнуть рукой обреченным, на своего сына среди других, потом отдельно на сына, на него одного.

- Рита… - начал он.

- Постой тут, - перебила она его. - Я без тебя пойду, ничего. Постой. Это… Мне раз говорил Евгений Осипович; «Это немало, когда тебе друг вслед помашет. Для того, кто в беде, разве это пустяк?..»

Гнедин говорил… Ну давно же не вспоминали они о нем. Даже странно, как долго не вспоминали они о том, что есть на свете Гнедин…

Как накануне, на отрезок мостовой, изгибавшийся дугою, выехал грузовик, плавно повернул, стал виден ряд людей - шестеро или семеро - у заднего борта, кто-то из стоявших на тротуаре возле Воли закричал, и сразу второй грузовик заслонил собою первый, и у заднего борта, в нескольких метрах от себя, близко, Воля увидел Риту в знакомом пальто, перешитом из Алиного, в косынке, которую она и Аля весною носили по очереди. Он закричал - рядом с ним в этот миг тоже закричали - и бросился по тротуару вдогонку за грузовиком. Кто-то, оперенная его, будто копытом наступил ему на ногу, заслонил от него спиною грузовик, он метнулся вслепую вперед изо всех сил, на кого-то налетел, отпрянул и очутился вдруг ближе прежнего к сбавившему ход грузовику.

- Рита! - окликнул он, видя лучше, чем в первый миг, ее лицо - похудевшее, но прежнее, такое, каким и было, каким вспоминалось.

Она заметила его, вскинула голову.

И остро глянула на него - совершенно так, как до войны, на этой улице, когда поранила себе переносицу и, еще не вынув зеркальца, в Волиных глазах хотела прочесть размеры беды…

Должно быть, впереди возник какой-то затор - грузовик почти полз. Лишь два конвоира было в нем, и у Воли мелькнула мысль: что-нибудь предпринять, попытаться… Но тут машины покатили все разом, взяли с места скорость, и Воля успел лишь крикнуть вслед:

- Рита, увидимся еще!..

Потом он не понимал, почему эти слова у него вырвались. И когда бы позже он ни вспоминал их, они всегда воскрешали тот миг и ту боль в ее не притуплённой временем нестерпимости.

Поток автомашин с немецкими солдатами, двигавшийся по направлению к железнодорожной станции, преградил Воле дорогу домой, и он остановился возле щита, на который была наклеена газетка «Голос народа». Здесь увидел его Леонид Витальевич и спросил:

- Вы что же, разлучились со своей мамой?

Воля сказал, как бы отвечая:

- Сейчас я видел, как везли на расстрел. Там была Рита Гринбаум.

Леонид Витальевич снял шляпу. Молча, очень прямо он стоял перед Волей, и лицо его медленно проникалось болью.

Почти без паузы Воля проговорил со сдержанной яростью и, могло показаться, с вызовом:

- Вы поглядите, что пишут!..

Не услышав его слов, а поняв лишь, что к нему обратились с чем-то, Леонид Витальевич переспросил:

- Что?..

Воля повторил.

- Где пишут? - Леонид Витальевич указал на щит с газеткой. - Тут?

И он развел руками, как бы напоминая, что «Голос народа», как им обоим известно, вовсе не голос народа, а голос фашистских оккупантов, и потому любая ложь тут ничуть не удивительна, даже - естественна.