- Я вижу мёртвых, - произнесла Дарья. – Я их вижу…

Ей подумалось, что она как раз из тех сумасшедших, что способны видеть покойников. И ничего кроме грусти эта мысль у неё не вызвала. Видеть призраков прошлого – это больно. Это ни с чем несравнимая тяжесть.

«Здесь мёртвые страдают…» - далёким эхом прозвучал в голове голос Розы. Он сменился мощнейшим продолжительным громовым раскатом. Стёкла в окнах задребезжали, стены затряслись, где-то в глубинах дома что-то скрипуче застонало.

Дарья покосилась на дверной проём. Ей почудилось, что в тёмную комнату из коридора медленно вползает нечто ещё более тёмное, будто туша гигантского спрута протискивалась в щель. Из зеркала, озарив стены призрачным светом, вырвалась грозовая вспышка. За окном завыл ветер. Взгляд Дарьи заметался по комнате: никакого тёмного нечто! Действительно почудилось. Ещё один побочный эффект сумасшествия. Безумие стимулирует воображение.

Эта мысль что-то надорвала в сознании, и Дарья захохотала. Вернее, это было что-то среднее между истеричным хохотом и рыданием. Она с нарастающей паникой сознавала, что нужно немедленно прекратить это, но не могла. А разум заволакивало мутной хмарью, и Дарье вдруг показалось, что это хохочет вовсе не она, а какая-то дурная старуха, словно демон влезшая в её тело. Причём хохочет, чтобы поиздеваться, унизить, показать свою власть. Уже и дыхания не хватало для очередного вздоха.

Она сползла со стула на пол, обхватила голову руками, зажмурилась и заставила себя закричать, выдавив из лёгких остатки воздуха. Несколько мгновений, показавшихся ей вечностью, она находилась на грани потери сознания, а потом, вскинув голову, сделала резкий вдох. Мутная хмарь в сознании немного рассеялась.

Какое-то время Дарья сидела без движения, слушая, как стучит кровь в висках, а потом, ощущая дрожь в ногах, поднялась. За пеленой слёз всё было как в мутном калейдоскопе. Проморгалась, обессиленно опустилась обратно на стул и с опаской взглянула на зеркало. Алексея в зазеркалье больше не было, но там, в глубинах чёрного потустороннего пространства, сияла крошечная искорка.

Гром гремел, почти не переставая. Дом стонал, словно это было не современное здание, а ветхий, доживающий последние дни, терем, которому любой порыв ветра доставлял страдания.

Искорка приближалась, и скоро Дарья сообразила, что это вовсе не искра, а обрамлённый ярким сиянием силуэт человека. Ребёнка!

- Кира! – выдохнула Дарья.

Теперь она ясно видела лицо дочки, её глаза. И это была никакая не копия. Кира шла в темноте осторожно, будто по невидимой тонкой жёрдочке, опасаясь оступиться и упасть в чёрную бездну. Исходящее от неё свечение, то угасало, то становилось ярче.

Резко подавшись вперёд, Дарья протянула руки, ладони упёрлись в гладь зеркала. В кожу вонзились иглы лютого холода, пульсирующая ледяная волна поползла по запястьям, предплечьям, покрывая немеющие руки слоем инея. Дарья тонко завыла от боли и отдёрнула ладони.

- Росинка!

Далеко за силуэтом Киры расцвела ветвь молнии. Через мгновение – уже ближе, ярче. Молнии словно догоняли девочку, становясь всё яростней. Зеркало завибрировало, затрещало, по нему поползли трещины – теперь молнии бесновались в сотнях зеркальных сегментах. Раздался оглушительный громовой раскат, и искрящиеся осколки посыпались на столик. Дарья отшатнулась, прикрыв руками лицо. Когда грохот грома затих, посмотрела на пустую зеркальную оправу с долгожданной злостью, сжала онемевшие ладони в кулаки и заорала, дрожа всем телом:

- Верни мне её, тварь! Верни её! – голос сорвался на пронзительный визг: - Верни-и-и!.