— Если это Макс Бауэр, — сказал я, — то ему любой ценой нужна победа, и ради нее он пойдет на все. Он станет выжидать или же попытается придумать какую-нибудь хитрость.

Повернув голову, я взглянул на Янса.

— Он мой, — сказал я. — Я хочу убить его сам.

Янс неопределенно пожал плечами.

— Будь что будет, Кин. Если он попадется под руку мне или, скажем, Джереми, значит, так тому и быть.

При одном только воспоминании об этом человеке меня охватывала неудержимая ярость. Признаюсь, среди моих знакомых было несколько таких, кого я недолюбливал, но во всем мире не было человека, которого я ненавидел бы так же страстно и яростно. И все же на сей раз это была не просто ненависть. Мы оба были сильными соперниками, каждый считал другого своим заклятым врагом. И никакого значения не имеет то, как и при каких обстоятельствах произошло наше знакомство, ибо рано или поздно эта битва должна была состояться. Такова уж была наша природа, и Макс Бауэр не хуже меня понимал это. Нам не терпелось поскорее сойтись в схватке; мы оба ждали этого момента.

Бауэр был жестоким чудовищем, он был хуже дикаря, потому что был хладнокровен и расчетлив. Я не испытывал ненависти к индейцам, с которыми мне приходилось сражаться. Войны были для них привычным делом, и они сражались против всех, потому что так было принято. В большинстве своем это были замечательные люди, и хотя мой отец был убит ими, но и он тоже не чувствовал к ним вражды. Они были людьми, пусть они сражались против него, но они всегда оставались людьми и великими воинами. Они знали, что даже на войне есть место чести и уважению.

С Максом Бауэром все было иначе. Мы должны биться, и один должен всенепременно уничтожить другого. А пока каждый был начеку.

Лиле не было нужды упрашивать меня не ходить на стены, потому что в глубине души я догадывался, что Бауэр не станет атаковать нас в открытую. Он просто подойдет, поглядит, что к чему, побродит по лесу и, прежде чем убить, постарается как-то навредить мне или кому-то из моих близких. Он был из тех, кто хорошо знал, что вместе со смертью приходит конец страданиям. Он хотел убить меня, но только после того, как я настрадаюсь от всего, что только может заставить человека страдать. Единственное его преимущество, пожалуй, заключалось в том, что он хотел убивать, а я нет. Я хотел сражаться с ним, сломить, уничтожить его. Но я не ставил своей целью убийство.

Джереми вернулся и сел напротив меня.

— Кин, — сказал он, — после смерти отца ты считаешься здесь признанным лидером. Нас, похоже, скоро коснутся неприятности, о которых ты еще не подозреваешь. Поселения на побережье Вирджинии расширяются. Люди переселяются в Каролину. Это тебе известно.

— Известно.

— Эту землю мы считаем своей лишь потому, что первыми пришли и поселились здесь. Для английских судов это не будет иметь ровным счетом никакого значения. Как ты думаешь, не пора ли нам предпринять необходимые шаги, чтобы закрепить за собой законное право на земли?

— Но как? Даже мой отец не осмелился сделать этого. Он бежал от королевского правосудия, он был беглым преступником. Хоть и не совершал преступлений. А мы живем на этой земле уже многие годы.

— Не глупи, Кин. Попытайся, может, что и получится. Может быть, тебе стоит написать Брайану? Или Питеру Таллису? Поверь мне, тянуть с этим больше нельзя.

Он, бесспорно, был прав. И хотя я ни за что и никогда не признался бы в этом Джереми, я и сам не раз думал об этом, особенно когда люди с мыса Анны или из Плимута отправлялись на поиски свободных земель. Неприятности, которые возникли у Клэборна из-за острова Кент, пролили свет на многое. Хоть сам Клэборн и жил там долгое время, земли, пожалованные лорду Балтимору, включали в себя и его остров, с которого его теперь могли выкинуть в любой момент.