— Человек не может не грешить. Он создан для грехов. С того самого момента, как у него появляется первый соблазн, появляется и первый грех. И наши ошибки потом преследуют нас, мучают. Мы их стыдимся и отмаливаем. Грешим, каемся и опять грешим. Это неизбежно. Но хороших поступков надобно делать в разы больше, нежели плохих. Главное — оставаться всегда в стане Господа, нести людям добро и свет. Даже если вы сомневаетесь в существовании Творца, но исповедуете добродетель и сострадание — вы уже на стороне Создателя, а не Лукавого. Это и есть основное правило бытия, или смысл человеческого существования.

— Вы, случаем, книги не пишите? — Варнавская заглянула в глаза Клима Пантелеевича.

— Теперь уже не пишу. Война.

— Как жаль! Я вас бы непременно читала.

Ардашев и Анастасия через полукруглую дверь шагнули в притвор храма. Здесь на столике аккуратными стопками лежали сборники песнопений для паствы. Напротив входа размещалась алтарная часть с Библией, распятием, картиной и витражами. Справа над алтарём — кафедра пастора. На колоннах были выложены номера песнопений, которые сегодня будет исполнять хор и прихожане. Прихожане заняли почти все деревянные скамьи в центральном нефе. Но два свободных места почти у самого входа всё-таки удалось найти.

Впереди, на хорах, виднелся духовой орган, и маячил музыкант. Рядом с ним суетился помощник. Прямо к галерее подступали строительные леса, упрятанные в серую материю.

Глава 8. Danse Macabre

Пастор закончил проповедь, и органист коснулся клавиш. Запел хор. Прихожане стали подпевать. Они то вставали, то вновь садились, следуя стрелкам, указанным на страницах сборника песнопений.

Когда хоралы закончились, органист, сделав паузу, вновь заиграл. И уже совсем другая музыка, точно свежий мёд, полилась по церкви и заполнила собой всё пространство. Она завораживала так, что казалось, под каменными сводами соединились души всех, кто покоился в храме и вокруг него.

— Это симфоническая поэма Сен-Санса. Называется «Пляска смерти», — едва не касаясь уха Варнавской, пояснил Ардашев.

— Как же здорово! — восхищённо прошептала Анастасия.

— Композитора настолько поразило стихотворение Анри Казалиса «Равенство, братство», что он тут же взялся за сочинение симфонии.

— А что за стихи?

— Смысл в том, что смерть равняет всех: и короля, и крестьянина, и баронессу, и плута. Там описывается ночные танцы скелетов на кладбище под стук каблуков смерти, играющей на скрипке.

— Какой ужас!

Спина органиста двигалась точно маятник вперёд и назад. Он то склонялся над всеми тремя мануалами, то откидывался назад, будто играя на фортепьяно, то вдруг опускал взгляд вниз, нажимая пятками и носками ножные басовые клавиши. Ассистент едва успевал переключать регистры и листать страницы произведения, лежащего на подставке.

Вдруг со строительных лесов что-то со стуком упало и повисло на верёвке, ударившись дважды о доску. В этот миг в спину органиста вонзилась стрела, и он уткнулся лицом в мануал. По храму пронёсся зловещий звук случайно нажатых клавиш, смешанный с криком ассистента. Прихожане с задних рядов вскочили с мест. За ними поднялись и остальные. Пастор, стоящий под хорами, не понимая, что происходит, в замешательстве теребил чётки для молитвы.

— Господи! — воскликнула Варнавская.

— Вызовите полицию, — велел ей Ардашев и ринулся к лестнице, ведущей к органу.

Миновав ступени, частный сыщик поднялся на хоры и приблизился к органу.

Картина была ужасающая. Музыкант был мёртв. Из его спины торчала небольшая стрела, вошедшая так глубоко, что виднелась лишь наполовину. Кровь просочилась сквозь пиджак, образуя большое бурое пятно.