— О да, конечно. Кладбище вокруг церкви появилось с момента её основания. Но теперь тут никого не хоронят. Здесь покоятся священники и воины. А самые почётные люди города лежат в храме. Если вы зайдёте внутрь, то заметите, что весь каменный пол испещрён надписями, а на стенах висят гербы. Это имена и фамилии представителей дворянских родов, погребённых на достаточно большой глубине. Храм горел семь раз. Но каждый раз возрождался и перестраивался, теряя, к сожалению, свой первоначальный облик. В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июня 1820 года произошёл самый страшный восьмой пожар. Церковь разрушилась. На этот раз город уже не мог восстановить её своими силами. И в 1825 году русский император Александр I при посещении Ревеля дал обещание возродить здание в первоначальном виде. Но это обещание сдержал уже Николай I, выделивший на строительство 620 220 рублей ассигнациями. Орган купили за шестьдесят тысяч рублей в Людвигсбурге, в Германии. Большой колокол отлит в России, на Валдае, а малый — здесь, в Таллине. А в этом году решено провести внутренний ремонт украшений на оконных сводах, над алтарём и проповедческой кафедрой. Из-за этого леса ещё не убрали, они завешены парусиной, но это не помещает службе. Однако, вам пора в храм. Орган вот-вот зазвучит.

Ардашев вынул из бумажника купюру и протянул церковному смотрителю.

— Нет-нет, я не возьму денег. Рассказывать прихожанам об истории церкви Святого Олафа — удовольствие. А за удовольствие денег не берут. Если хотите, эту сумму можете пожертвовать храму. Во второй части богослужения по рядам пройдут два члена общины с бархатными мешочками. В них опускают деньги.

— Что ж, как скажете, — выговорил Ардашев и убрал деньги обратно.

— А сколько длится воскресное богослужение? — спросила Анастасия.

— Час с четвертью, но сегодня, думаю, оно займёт часа полтора. После исполнения хоралов органисту разрешено играть симфоническую музыку, которая по своему содержанию очень близка к церковной.

— Огромное вам спасибо!

— Всех благ! — выговорил смотритель, и, склонив голову в вежливом поклоне, ушёл.

— Ну и как вам наша печальная прогулка? — осведомился Клим Пантелеевич.

— Очень любопытно разбирать надписи на могильных камнях и склепах. После органной музыки мы обязательно сюда вернёмся.

— Кто знает, — вздохнул Ардашев. — Мир настолько непредсказуем, что я не взялся бы загадывать даже то, что может произойти с нами через пять минут. Помните того большевистского дипломата, погибшего под колёсами авто? Разве он мог предвидеть, что его жизненный путь так глупо и бесславно закончится? Или вы, шедшая за ним следом, ожидали, что его переедет «Ситроен»? Или я, сидевший напротив на скамейке, предполагал ли, что на моих глазах душа пешехода расстанется с телом?

— Разумеется, нет.

— Но ведь кто-то там, — Ардашев глянул в небо, — уже написал эту жуткую драму. Не правда ли?

— Думаете, это Бог так решил?

Клим Пантелеевич покачал головой:

— Господь не может приговорить человека к смерти. Ведь все мы — его неразумные дети. Я могу лишь предположить, что на Небесах идёт непрерывная борьба между добром и злом, между Господом и Дьяволом. И когда побеждает Всевышний — происходит рождение человека, а когда одерживает верх Сатана, наступает смерть. Вечная и бесконечная борьба чёрного и белого. Причём, то же самое происходит и внутри каждого из нас. И самое трудное — победить беса внутри себя.

— И в чём же тогда смысл человеческой жизни? Не грешить? — спросила она, и по её лицу пробежала лёгкая, с оттенком стеснения, улыбка.