|
— Никого пускать не велено, — гулким басом сообщил один тсец. — У меня важное сообщение для отца. — Тсаревич нарочно выделил последнее слово, намекая, что он не кто-то. — Никого пускать не велено. Шарес уже собирался прибегнуть к крайнему средству, но тсаревичу все-таки не хотелось врываться в отцовские покои с боем. Вместо этого он всего лишь положил руку на рукоять меча — а стража сразу встрепенулась, обнажила клинки. — Вы поднимаете оружие на своего тсаревича? — холодно уточнил Шарес, поправляя ножны и убирая руку. — Но, ваше высочество… — Тсецы растерялись. Одно дело — броситься на второе по важности лицо тсарства по прямому приказу первого, и совсем другое — по расплывчатому не пускать. Эдак самих потом перевешают. Шарес воспользовался их замешательством, толкнул дверь и вошел. И сразу понял, что никого он тут не разбудил. В комнате горело не меньше десятка свечей. Вокруг застеленного картой стола сидели семеро — сам тсарь, Кастий и пятеро его хорьков. Один как раз что-то докладывал, с появлением тсаревича осекшись на полуслове. — Пошел вон, — неприязненно проскрипел тсарь, не отрывая взгляда от карты. — Я занят. Обычно Шарес старался не связываться с отцом, когда тот пребывал в подобном настроении. Но дурацкие препирательства со стражей окончательно вывели его из себя. Чтобы его, без лучины тсаря, выгоняли с какого-то тайного совещания, как сопливого мальчишку! — Чем? — Не твое дело. — С каких это пор дела тсарствия стали не моими? — дерзко поинтересовался Шарес, подходя к столу. Удивленный тсарь наконец соизволил поднять голову. Кастий тоже смотрел на тсаревича, взгляд у главы хорьков был странный — не то настороженный, не то… одобряющий, и это придало Шаресу сил. С Кастием он не слишком ладил, но признавал ум и заслуги этого человека. Такого лучше держать в друзьях, чем в тюрьме или, пуще того, во врагах. — С тех пор, как ты его предал, — отрезал тсарь. — Убирайся. Шарес, будто не расслышав последнего слова, оперся о стол напротив Витора и медленно, убедительно произнес, глядя ему в глаза: — Я люблю Ринтар не меньше тебя, отец. И никогда не сделаю ничего, что могло бы ему навредить. Тебя интересует, что было в том письме? Хорошо, я тебе расскажу. — Это уже не имеет значения, — огорошил его Витор. — Поговорим завтра утром. Можешь пока хорошенько обдумать свое признание, чтобы оно звучало как можно покаяннее… — Мне не в чем каяться. Я и так непростительно долго увиливал от этого разговора. — Тсаревич на миг прикрыл глаза, а затем на одном дыхании отчеканил: — Письмо было для Исенары. Я люблю ее. И хочу на ней жениться. По невозмутимому лицу Кастия можно было заподозрить, что такая догадка у него мелькала. Но с тсарем он ею не поделился. Витор пошатнулся, будто в него плюнули. — На дочери врага?! Этой тощей белокосой подстилке? — У нас мир с Саврией, — напомнил Шарес, стараясь держать себя в руках: за такие слова о любимой женщине он готов был смазать по зубам даже отцу. — По-моему, это весьма достойная… Тсарь перебил его смехом, мелким и зловещим. — Тебе так нужна эта девка? Жениться для этого вовсе не обязательно. — Что?! — опешил тсаревич. |
