|
Ты играл в русскую рулетку с самим собой — и сам был пулей. Она тяжело посмотрела на него: — Ты уже был мертв однажды. Ты что, привык к смерти, как к наркотику, и теперь сидишь на крючке? — Мы все на этом крючке, любимая. Мы проводим всего девять месяцев, готовясь к рождению, так почему надо проводить пару столетий, готовясь к смерти? Потряснее всего — сгореть быстро и с фейерверком. Джуно вздохнула: — Вот почему мне хочется ребенка. Я слышу тиканье часов... Что-то произошло с тобой, Дайон. — Да. Я увидел, как большую суку поджаривают на костре, и совершенно потерял голову. — Нет, что-то еще. После лечения в клинике с тобой было все в порядке. Что-то произошло потом. Он криво усмехнулся: — Одно возведение в рыцари и одна королевская прерогатива. — Это все еще не то, что я имею в виду... Кто был тот жиган, посетивший тебя, пока ты лежал пластом? — О, ты становишься сыщиком? Его имя — Атилла Т. Гунн. Он приходил предложить мне набег на Балканы. Джуно пожала плечами и на некоторое время замолчала. Она сидела, уставившись на красное солнце, которое скользило вниз, создавая странную иллюзию судорожного подрагивания в западной части горизонта. Затем доминанта стала слегка дрожать, хотя температура на балконе оставалась постоянной и равной восемнадцати градусам. — Так ты дашь мне ребенка? — спросила она после продолжительного молчания. — Почему бы и нет? Новая игрушка, может быть, развлечет тебя. Ты, должно быть, устала от странствующего поэта. — Я люблю тебя, — сказала она просто. — Одной любви недостаточно. — Чего же тогда достаточно? — Абсолютного подчинения и мира, где мужчины могут свободно дышать, не спрашивая разрешения у ближайшей доминанты-медички. Мира, где все женщины гордятся большими животами, в которых вынашивают детей... Ты хочешь ребенка — и ты его получишь. Это будет приготовленное, свежезамороженное стерилизованное дитя, и я желаю тебе получить от общения с ним много радости. Он не будет знать твоей груди, и, если это будет сын — мой сын, — он станет врагом всего твоего племени. Он вступит в любовную связь с твоей кредитной карточкой и сломает ногу, отплясывая на твоих похоронах. Дайон мрачно рассмеялся: — Да, ты можешь иметь ребенка. Так что тебе лучше найти для меня какую-нибудь бедную, сбитую с толку, голодную инфру, которую я смогу насиловать и любить и у которой отниму молодость. Ее несчастное тело выносит плод моей любви за вознаграждение, равное стоимости пары инъекций жизни, и за это я буду любить ее. Даже если она глупа, как кочан капусты, и уродлива, как прошлогодняя картофелина, я буду любить ее. Потому что у нее будет жалкая гордость, уродливая красота, трусливая смелость. И если ты можешь понять это, ты на полпути к тому, чтобы осознать, что не так уж все благополучно в этой упорядоченной, гигиенической тюрьме, которую создали подобные тебе безвозрастные и безликие твари. — Я замерзла, — сказала Джуно, — и устала. Пойдем в дом... Неужели ты так меня ненавидишь, Дайон? — Нет, — сказал он, поднимаясь со скамейки, — я не ненавижу тебя. Но будь я проклят, если когда-нибудь стану плакать по тебе. И это, дорогая прекрасная подруга игрищ, меня действительно удручает. 8 Дайон остался в квартире один. Мир вокруг был восхитительно спокоен. Он наслаждался роскошью полуторадневного одиночества и начинал чувствовать, что Бог — или Кто там такой — не обязательно на стороне больших хронометров. [Перифраз изречения Наполеона: «Бог на стороне больших батальонов»] По причинам, доподлинно известным только ей самой, Джуно отправилась в короткое авиапутешествие. Сначала в Стокгольм, по ее словам, просто попить спирта «кристалл», слишком хорошего для того, чтобы шведы его экспортировали. |
