«Ты не живёшь, ты только вертишься!»

«Я не могу гнать людей, обижать их, говорить: вас много, а я избранный. На каких весах это измеряется?»

«На самых точных».

«Ну, пусть, — говорит Бородин, — ты прав: я страдаю, оттого что нет времени сочинять. По ночам не сплю, боюсь. Боюсь, что вдруг прервётся нить, иссякнет вдохновение. Это уже и теперь происходит, если хочешь знать».

«Тогда спаси себя, пока не поздно! — гремело в ответ. — Пока не поздно, Бородин!»

«А может быть, уже поздно, почём ты знаешь?»

«Ну нет, я верю в тебя».

— …Роднуша, ты спишь?

Это Леночка. Но он чувствует потребность довести свою мысль до конца:

— Есть такие симфонии: отдельные партии неинтересны, а начнут исполнять всем оркестром — выйдет и красиво, и стройно, и осмысленно.

— Ты это мне? — спрашивает Леночка.

— Да. Это и тебе полезно. Так вот, я говорил о симфонии. Без второстепенных голосов её не будет.

— Понимаю, — сказала Леночка.

— Так и моя жизнь. Много в ней нелепого, непонятного, как будто лишнего, безусловно вредного. Но это жизнь, и другой быть не может. Всё необходимо для меня.

— Ничего у тебя лишнего нет, — говорит Леночка.

— А… Ну хорошо. Сейчас пройдёт одурь. А этот Мамай — он вернулся?

— И снова ушёл. Взял чемодан и отбыл.

— Господи!.. Куда?

— В Нижний… А ты не забыл, что тебя ждут? Я тебе всё приготовила.

Нет, он не забыл.

— А сколько же времени я… просидел тут?

— Целый час…

— Всего только? А я думал, что спал гораздо дольше.

— Да ты и не спал вовсе. Я заходила. Ты разговаривал сам с собой.

Как только он попадает к Корсаковым, вся суета и заботы мгновенно забываются. Лица, к которым он так привык, что не замечает в них перемены, рояль в середине комнаты, портреты с автографами, небогатое убранство… У Бородиных никогда не бывает так уютно, словно они с Катей и девочками живут в своей квартире временно, как на биваке. Здесь же всё твёрдо, прочно. Наверное, нет такого кресла, о котором надо предупреждать: «Осторожно, у него ножка не в порядке». Катя даже к некоторым стульям и этикетки такие приклеила.

Сам Корсинька удивительно мил и радушен. Потирает руки, не знает, куда посадить. Его глаза за очками сияют от предвосхищения музыки, которую он уже отчасти знает. Но его радость неполна, пока её не разделили другие.

Хозяйка, Надежда Николаевна, в светло-сером платье, стройная, с неизменной гладкой причёской, которая так идёт к её строгим чертам, встаёт из-за рояля — это её место, — чтобы приветствовать гостя. А Сашенька, полная противоположность сестре — с неправильным круглым личиком и пышными взбитыми у лба и распущенными по плечам кудрями, вся порыв, огонь, Госпожа Неожиданность, — говорит о чём-то в углу с Дмитрием Стасовым и громко смеётся. Её зрелая красота выступает сегодня особенно ярко. Ах, Сашенька, прелестная Анна-Лаура, отчего вы так легко отступились от Мусоргского? Ваш муж славный, симпатичный, умница, но он не нашего клана и оценить ваш талант не может, как мы. Верен ли слух, что он запрещает вам петь на сцене? И что вы, затмевающая знаменитых певиц, соглашаетесь остаться только любительницей?

…Она кивает Бородину.

— Мне сегодня достанется, — говорит она со смехом.

О да, ей предстоит петь и Ярославну, и Кончаковну, и даже изобразить женский хорик.