— …Так ты полагаешь, что любовь — лучшее в жизни человека? — спросил Ларош полузадумчиво, полуиронически. Он много раз увлекался и разочаровывался и никогда не был счастлив.

— Да, — сказал Чайковский, — только подлинная.

— А что это, собственно, значит?

— То, что любящий человек талантлив и героичен.

Он доказывал это всей своей музыкой. Но не любил об этом говорить.

— А можно спросить, где ты взял своего Германа? Это не пушкинский, а нынешний. Ты много встречал таких?

— Приходилось.

Это были молодые люди, родившиеся в бедности, честолюбивые, с сильной волей. Изобретательные и смелые, они в то же время не верили ни в труд, ни в борьбу, а только в сумасшедшую, внезапную удачу. В душе все они были игроки, даже если не брали в руки карт. Вся жизнь представлялась им обширным игорным домом. Но, как бы им ни везло, в конце игры их всё-таки ждала Пиковая Дама… Правда, он знал одного из таких, кто пошёл по другому пути…

— Кто же это счастливое исключение?

— Тот, кто более других приблизил меня к Герману: Николай Фигнер.

Этого Ларош не ожидал.

— Фигнер? Этот расчётливый, преуспевающий актёр — и мятущийся, обречённый Герман? Да они скорее антиподы!

— Возможно, — сказал Чайковский. — Но контрасты между людьми не исключают их сходства.

— Вот так парадокс!

— Вовсе нет. Представь себе, что человек с характером Германа добровольно отказывается от трёх карт…

— Это невозможно.

— Представь себе, что возможно.

— Против характера не пойдёшь.

— Ты так говоришь потому, что не знаешь историю Фигнера. Она очень современна и во многом поучительна.

История Фигнера

Лет десять назад юноша Николай Фигнер, учившийся пению в Петербургской консерватории, был исключён за «полное отсутствие голоса и таланта». Таков был приговор двух знаменитых профессоров, которые один за другим отказались от безнадёжного ученика. Его редкое прилежание ввело их в обман. Но одно прилежание не делает артиста.

Фигнер уехал в Италию. Несколько лет о нём не было слышно. Вдруг в Петербурге узнают, что он прославился в Европе. Всюду его приглашают, везде он имеет успех. Зовут его и в Петербург. Он едет, и в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году появляется в Мариинском театре.

С первого появления на сцене он покоряет не только публику, но и разборчивых знатоков. Правда, они отмечают не совсем приятный, горловой тембр голоса и какую-то надрывность в исполнении певца — то, что молодёжь насмешливо называет: «Карррамба!». Но в пении Фигнера, в его игре столько артистической культуры, ума, блеска, изящества, что даже студенты, в разговорах порицавшие «душку тенора», отбивают себе ладони, вызывая Фигнера со своей галёрки, куда с трудом удалось попасть.

Что же случилось там, в Италии? Какой колдун совершил превращение? Как появился голос, которого не было? Как родилась музыкальность, темперамент, чутьё?

Конечно, в Италии замечательные педагоги, но и петербургский Эверарди (один из тех двоих, что отказались от Фигнера) был итальянец и отличный педагог. Покорить всю Европу — это, знаете ли, не просто, особенно если природа обидела. А ведь сам Джузеппе Верди подарил Николо Россо партитуру «Отелло» с выразительной надписью: «Глубоко понявшему мои мысли».

Чем же объяснить это, как не колдовством? Ну, не колдовством, так магнетизмом. В Петербурге (и не только там) верили в магнетизм — это было модой.