Чайковского тронула история певца. В этой гигантской работе над собой, в этом самопознании и самовоспитании было что-то родственное ему самому.

— Я к нему присматриваюсь уже три года, — сказал Чайковский Ларошу. — Он пел у меня Андрея, Ленского. И я могу сказать, что это типичный сын века. Нервность, горячее воображение, азарт. Характер довольно тяжёлый. Одним словом, тот же Герман, но без фатализма… Разумно направленная воля спасла его — редкий для такого характера, зато и счастливый случай.

— Но после того, что я от тебя услышал, — заметил Ларош, — я могу думать, что твой Герман должен быть неприятен Фигнеру.

— Да что ты! — сказал Чайковский. — Он в восхищении от этой роли.

4

Первый человек, которого он увидал, сойдя с платформы, была Медея. Она спешила к станции в таратайке, которой сама правила.

Резким движением она остановила лошадь.

— Я отпустила кучера, — сказала Медея, отодвигаясь и давая Чайковскому место рядом с собой. — Но вы увидите, как я справляюсь.

— Не сомневаюсь, что отлично.

Медея нравилась ему. Её жизнь тоже была не из лёгких. Четырнадцати лет она ушла из родительского дома, чтобы учиться пению и потом поступить на сцену. В восемнадцать уже пела в опере. Родные простили её: победителей не судят. Тем более, что — по словам очевидцев — в Мадриде почитатели Медеи расстилали перед ней прямо на улице свои плащи и кричали хором: «Да будет — благословенна — мать, — родившая — тебя!»

Но, несмотря на успехи, а может быть, из-за привычки к ним, Медея держалась скромно и просто. Гладко причёсанная, в длинной юбке и в простой блузке с галстучком, она скорее походила на курсистку, чем на примадонну столичной оперы.

Чайковский спросил о здоровье Фигнера.

— Ему лучше, — сказала Медея, сдерживая бег лошади, — но он нервничает из-за роли. Боится, что не справится.

— Кто же другой справится?

— И я так думаю. Но он и меня заразил своей нервозностью.

«Должно быть, он в болезни нетерпелив, — думал Чайковский, — и ей в такие дни достаётся».

— Вы ему внушите, — сказала Медея, — и он вас послушается.

Она тщательно выговаривала слова. Итальянка по рождению, она задалась целью сделаться русской женщиной и русской артисткой. И приложила к этому немало стараний: говорила по-русски правильно, но с акцентом.

В пении этот недостаток был заметнее. Всё же она имела успех в роли Татьяны. Да и кто не пленился бы её голосом? Но она была слишком ярка для Татьяны, слишком энергична и порывиста.

Партию Лизы дирекция поручила другой певице, более подходящей для этой роли. Но Фигнер не пожелал приспособляться к другой партнёрше. Никто лучше Медеи не умел оттенять талант и пение Фигнера. Она знала, какой нужно быть на сцене, чтобы все его достоинства были особенно заметны. В дуэте с ним она помнила, когда нужно приглушить голос, когда усилить, чтобы это было выгодно для Фигнера. Их дуэты были лучше отдельных выступлений. Голос Медеи, более красивый, более звучный и тёплый, дополнял голос Фигнера, осенял его каким-то лучистым ореолом. То был гармоничный, совершенный ансамбль.

— Вы ему только внушите, — повторила Медея, — и он успокоится.

5

В благоустроенном имении Фигнера везде была видна рука рачительного хозяина. Но сам Николай Николаевич был не в духе: давала себя знать повреждённая ключица. Да и новая роль, за которую он вначале ухватился, теперь казалась ему неисполнимой.