Рассказ матери о разговоре с Антонио в тамбуре ночного поезда произвел на нее сильное впечатление. И теперь она сама, взявшись за выполнение священной миссии и помогая восстановить справедливость, превратила переодевание в обряд. Но она молилась не Богу. В хаотическом и бессмысленном мире не было большей бессмыслицы, чем Бог. Отсутствующий Бог — вот образ мира. В молитвах она обращалась к себе самой. К той девочке, какой она когда-то была. До того, как все рухнуло. До того, как мать украла у нее то, о чем она так долго мечтала. До того, как дом заполнили хмурые мужчины с взглядами скользкими и злыми, как у змей.

 Она переодевалась и молилась о возвращении детства. Вот уже снята и сложена на кровать форменная одежда. Ее сменило уютное неброское платье. И совершилось превращение. Кожа ее, и та будто стала другой — мягкой, как у ребенка.

 Наконец надеты парик и очки. Дочитана последняя молитва. По ровненькой дорожке, по ровненькой дорожке, по кочкам, по кочкам, в ямку — бух!.. Туда им и дорога — в ямку!

 Слышится звук мотора — начали съезжаться приглашенные. Она рассматривает в зеркале свое отражение, подходит поближе. Кто перед ней? Спящая красавица, наконец пробудившаяся от своего кошмара? Нет, Золушка.

 Можно идти. Превращение совершилось. Она убрала форму в целлофановый пакет, расправила покрывало на кровати и вышла из спальни. Никто, кроме нее самой, сюда не заходит, и все же она заперла дверь и на всякий случай подергала ручку.

 

 Около шести все были в сборе. Все, кроме одной женщины. Накануне вечером у нее начались схватки, и ее отвезли в роддом. На две недели раньше срока. Сейчас она, наверно, уже родила.

 Она тут же решила на следующий день заехать в роддом, навестить ее. Увидеть ее лицо после всего пережитого.

 Потом она слушала их рассказы, одновременно делая пометки в блокноте, который держала в руке. Она записывала цифры. Странички блокнота напоминали расписание. Числа, время, расстояние. Это делалось по старой привычке, привычке, которая со временем приобрела для нее магический смысл. Записывать что-нибудь для памяти ей не требовалось. Слова, произнесенные дрожащим голосом, боль, которую эти женщины столько времени носили в себе, навсегда запечатлевались в ее мозгу. Выговорившись, женщины обретали спокойствие. Хотя бы на мгновение. Но жизнь — это и есть мгновение. Или расписание. Последовательность часов и минут, которые нанизываются, наплывают друг на друга. Жизнь похожа на маятник. Вперед — назад, боль — облегчение. И так постоянно, без перерыва.

 Она выбрала место, с которого хорошо было видно печь, возвышавшуюся за спинами сидевших женщин. Мягкий приглушенный свет ласкал глаза. Комната тонула в приятном полумраке.

 Она сравнивала свет с Женщиной. А Печь казалась ей утесом, безмолвным и неподвижным, одиноко поднимающимся над пустынной поверхностью моря.

 

 Беседа продолжалась два часа. Потом пили на кухне чай. Заранее определили день их следующего приезда. Кстати, до сих пор не было случая, чтобы намеченная встреча не состоялась.

 В половине девятого женщины стали расходиться. С каждой она попрощалась за руку, выслушала слова благодарности. Постояла на улице, дожидаясь, пока отъедет последняя машина. Потом пошла в спальню, переоделась, сняла парик и очки. Достала пакет с формой. Зашла на кухню помыть чашки. Взяла сумочку и проверила, всюду ли погашен свет.

 Уже в темноте она на мгновение задержалась возле печи. Оттуда не доносилось ни звука.

 Она вышла из дома. Накрапывал мелкий дождь. Она села в машину и поехала в Истад.

 Около двенадцати она уже спала дома, в своей кровати.

 

 

 

 5

 

 В четверг утром Валландер проснулся в хорошем настроении.