У меня в комнате на стене есть карта. Я знаю, где Абердин.

Отец любил Чарли Кука – он был деревенщина, как и Вы. Он играл за «Челси». Мой отец – мертв, как и мама, как и сестра.

Маме Вы нравились.

Она говорила, что Вы

Я знаю, где Абердин. И как туда добраться. Я нарисую на картинке Абердин и нарисую себя и окажусь в Абердине. Иногда я рисую какие-то события и тем самым заставляю их сбываться.

Искренне Ваш

Семь букв: пум, пум, «р», пум, «и», пум, пум.

Он решал только обычные кроссворды, а всякие там сканворды называл мурней. Покончив с газетой, оставлял телевизионную программу, а все прочее запихивал под сиденье кресла. Каждые несколько недель мама убиралась, выбрасывала старые газеты, вытаскивала из-под сиденья ручки, монеты, талоны со скачек, бильярдные купоны. Остатки еды. Пластмассовые расчески, сальные, опутанные черными волосами.

Ну ты и свинья.

Хрю.

Нет, правда. Ты неряха. С тобой жить все равно что со свиньей.

Хрю-хрю.

Он подмигивал мне и обзывал ее занудой. Вот ведь жить без нуды не может. Нудная старая корова.

Зимой отец включал не только газовое отопление, но и камин. Вытаскивал из-под сиденья пару старых газет, сминал их, бросал за решетку, накидывал сверху растопочных щепок, потом кусочки угля. Потом поджигал газеты маминой зажигалкой и следил, как разгорается пламя. Если огонь не хотел разгораться, отец дул в него или загораживал камин развернутой газетой, чтобы создать в трубе тягу.

Мне нравились газеты. Нравились большие черные заголовки, фотографии знаменитостей. Нравилось, что газетная краска пачкает руки и что на пальцах, на потных ладонях остается часть текста. Можно было поднести руку к зеркалу и прочитать, что там написано.

Абсолютно ясно, что для того, чтобы меня разыскать, Вам, Грегори, пришлось приложить немалые усилия, и я была бы очень признательна, если бы Вы проявили любезность и сообщили мне истинный мотив, побудивший Вас к этому. После Вашего последнего письма я связалась с администрацией школы. Выяснилось, что в секретариате не имеется никаких сведений относительно предполагаемого вечера встречи, организацией которого Вы, по Вашим словам, занимаетесь. Также им ничего не известно и об издании журнала в честь годовщины. Более того, когда я назвала Ваше имя, оказалось, что и оно им ни о чем не говорит. Должна признаться, все это, вместе взятое, приводит меня в полнейшее недоумение – я не понимаю, какие цели Вы преследуете, общаясь со мной.

Очевидно, у Вас сохранились какие-то недобрые воспоминания о __________, однако Вы правы, я не могу в точности припомнить, какие обстоятельства сопутствовали Вашему уходу оттуда. Что бы ни случилось тогда (а у меня сохранились об этом лишь самые сумбурные воспоминания), это было так давно, что, вне всякого сомнения, сейчас самое разумное – обо всем забыть, не так ли? Что касается меня: едва поймав себя на том, что начинаю сожалеть о чем-то, сделанном или не сделанном в прошлом, либо предаюсь ностальгии, я сразу вспоминаю хороший совет, который дал мне один добрый знакомый: «Когда оглядываешься назад, не смотри слишком пристально».

Читая между строк, Грегори, я не могла не заподозрить, что вся история так или иначе связана с недавним потрясением, вызванным кончиной Вашей бедной матушки. Я пережила аналогичное горе и едва ли могу посоветовать, как с ним справиться, но тем не менее настоятельно прошу Вас держаться за нечто настоящее в этом мире и верить, что Господь дарует Вам мудрость понять, в чем именно оно для Вас заключается.

Боюсь, я больше не смогу отвечать на Ваши письма. Также, полагаю, Вам едва ли имеет смысл приезжать в Абердин, на что Вы, кажется, намекали в последнем письме.