— Тони! Не надо! — вскричала она, встрепенувшись.

Его вид рвал в клочки ее нервы. Он неловко пытался встать, выпутаться из кресла, но он плакал теперь безудержно, беззвучно, и скривившееся лицо было, как маска, искажено, и слезы бежали по непонятно почему вдруг образовавшимся на его щеках глубоким морщинам. Не видя ничего и все еще сохраняя на лице застылость маски, он нащупал свою шляпу и неверными шагами стал спускаться с террасы. Было восемь часов, но свет еще не померк. Другие посетители во все глаза глядели на них. В волнении и раздражении она задержалась, чтобы заплатить официанту полсоверена, потом взяла свой желтый шелковый плащ и последовала за Скребенским.

Она увидела, как он идет по набережной — слепыми, нервными шагами. По особой напряженности и нервности его походки она понимала, что он все еще плачет. Она торопливо, бегом бросилась за ним, тронула за локоть.

— Тони! — воскликнула она. — Почему ты так? Зачем? Не надо! Не стоит!

Он слушал. Его мужское достоинство было жестоко и холодно подавлено, искажено. Но и это не помогало. Лицо его не слушалось И лицо, и грудь сотрясались от бурных невольных рыданий. К его желаниям и мыслям это не имело отношения. Он просто не мог остановиться.

Она шла, держа его под руку, онемев от негодования, смущения, боли. Он двигался неуверенными шагами слепого, потому что сознание его слепили слезы.

— Домой поедем? На такси, хорошо? — сказала она.

Он не мог сосредоточиться. Взволнованная, в смятении, она неопределенно махнула рукой проезжавшему мимо такси. Водитель, сделав ей знак, подъехал к обочине. Открыв дверцу, она втолкнула Скребенского внутрь, потом села сама. Голова ее была вздернута, губы сжаты и опущены, вид у нее был холодный, решительный, сконфуженный. Она содрогнулась, когда к ней сунулось смуглое румяное лицо водителя, полнокровное, с черными бровями и густыми, коротко подстриженными усиками — лицо здорового животного. Он обернулся к ней.

— Куда поедем, леди? — спросил он, сверкнув белыми зубами. И опять она на секунду почувствовала смятение.

— Ратленд-сквер, сорок, — сказала она.

Он приложил руку к фуражке и бесстрастно запустил мотор. Казалось, он, заодно с ней, не замечал Скребенского.

Последний сидел в такси, как зверь, загнанный в капкан; его лицо все еще подергивалось, и время от времени он легонько встряхивал головой, словно желая смахнуть с глаз слезы. Руки его лежали неподвижно. Глядеть на него ей было невыносимо. И она сидела, вздернув голову и отвернув ее к окну.

Наконец, постаравшись хоть как-то взять себя в руки, она опять повернулась к нему. Он был теперь гораздо спокойнее, мокрое от слез лицо изредка дергалось, руки по-прежнему были недвижимы. Но его глаза были совершенно тихими, ясными, как небо, омытое дождем, они светились скудным светом, и в сосредоточенности их было что-то призрачное.

И внутри, в ее лоне, пламенем вспыхнула боль — боль за него.

— Я не собираюсь тебя обижать, — сказала она, кладя ладонь, очень легко, нерешительно, ему на плечо. — Слова как-то сами вырвались. Не придавай им значения, право!

Он оставался по-прежнему тих, слушал, но без чувств, светясь все тем же скудным светом омытого дождем неба. Она выжидала, глядя на него так, словно он был каким-то любопытным непонятным существом.

— Ты больше не будешь плакать, да, Тони?

Вопрос ожег его стыдом и горьким ожесточением против нее. Она заметила, что усы у него мокрые от слез. Вынув свой платок, она вытерла ему лицо. Грузная бесстрастная спина водителя была постоянно повернута к ним — словно он все понимал, но оставался равнодушен.