Уилл Брэнгуэн теперь работал над фигурой Евы — тоненькой, с острыми очертаниями, незрелой. С трепетной увлеченностью, тихо, как дуновение, он обрабатывал резцом ее живот, твердый, незрелый, маленький живот. Фигура должна была выглядеть упругой, напряженной и угловатой, охваченной мукой и радостью в судорогах рождения. Но прикасался он к ней с трепетом страха. Он забросил другие свои работы — птицу на суку, расправляющую крылья для полета, извивающуюся змею. Все это было не окончено. С трепетной страстью он наконец-то мог посвятить себя новому образу — угловатым очертаниям Евы.

По бокам с обеих сторон вдали стояли две фигуры ангелов, крыльями прикрывающих лицо. Они были как деревья. И когда он шел в Марш в сумерках, ему казалось, что ангелы с прикрытыми лицами стоят по сторонам дороги. Темнота рождалась их тенями, их прикрытыми лицами. Идя по мосту через канал, он любовался глубокими красками догоравшей вечерней зари, темной синевой неба, звездами, поблескивающими из дальней дали, но так маняще, приветливо горевшими над темной кучкой строений фермы Марш, над хрустальными небесными тропами на самом краю Вселенной.

Она ждала его, как утренняя заря, а он был словно ангел с прикрытым лицом. И он не смел поднять глаз на нее.

Пришло время жатвы. Однажды в вечерних сумерках они, гуляя, вышли на дорогу. Над серым горизонтом тяжело нависла огромная золотая луна, деревья вздымались высокими кронами, чуть отступив в мглистую тень, в ожидании. Анна и юноша бесшумно шли вдоль живой изгороди по траве, изрытой темными колеями фермерских телег. Через ворота на околице они вышли в открытое поле, где лица их освещал еще теплившийся свет. В сумраке на земле темнели снопы, там, где их оставили серпы земледельцев, — валявшиеся снопы походили на распростертые в полумраке тела; некоторые из них были собраны и громоздились туманными скирдами, похожими на призрачные корабли в туманном лунном свете и дальше, в сумеречной тени.

Возвращаться им не хотелось, но куда направить шаги, не по лунной ли дорожке? Потому что они были одни, затерянные в мире.

— Соберем скирду-другую, — предложила Анна. И они остались в бескрайнем открытом поле.

По стерне они прошли туда, где кончались высившиеся скирды. Эта часть поля со скирдами казалась странно обитаемой, дальше же все было голо и всюду валялись распростертые тела.

Воздух полнился серебристой изморозью. Анна огляделась. Чуть в отдалении — смутные тени деревьев, они застыли в ожидании, как гонцы, ждущие знака приблизиться. В этом туманно-хрустальном пространстве сердце ее звенело колоколом. Она боялась, что звон этот слышен.

— Ты вот этот ряд возьмешь, — сказала она юноше и, пройдя, склонилась над следующим рядом лежащих снопов, ухватила в каждую руку по снопу тяжелых налитых колосьев, свешивавшихся с обеих ее рук, и перенесла их на расчищенное место, резким движением опустив на землю и с тихим сухим шелестом собрав воедино. Теперь два ее снопа стояли торчком, опираясь друг на друга. К ней шел Уилл — фигура его расплывалась в сумеречной дымке, — таща два своих снопа. Она ждала. С тем же сухим шелестом он поставил свою скирду рядом с ее. Скирда вышла неустойчивая. Он стал заплетать стебли. Скирда зашипела, как пенящийся источник. Он взглянул вверх и засмеялся.

Она повернулась и пошла навстречу луне, которая, казалось, мерцала всякий раз, как Анна обращала к ней лицо. Он покорно пошел в туманную пустоту другого края поля.

Наклонившись, они ухватили мокрые нежные стебли, подняли тяжелую вязанку, вернулись.