|
Повидал таких Ефрем довольно: Каращук, начальник угле треста, такой был, и Антонов такой, и Чечев, и Кухтиков. Да и сам Ефрем не начинал ли на такого вытягивать? Медленно, как по слогам разбирая, Поддуев прочел весь рассказ до конца. Это уж было к обеду. Не хотелось Ефрему ни ходить, ни говорить. Как будто что в него вошло и повернуло там. И где раньше были глаза - теперь глаз не было. И где раньше рот приходился - теперь не стало рта. Первую-то, грубую, стружку с Ефрема сняла больница. А теперь - только строгай. Все так же, подмостясь подушками и подтянув колена, а при коленах держа закрытую книгу, Ефрем смотрел на пустую белую стенку. День наружный был без просвета. На койке против Ефрема с самого укола спал этот белорылый курортник. Накрыли его потяжелей от озноба. На соседней койке Ахмаджан играл с Сибгатовым в шашки. Языки их мало сходились, и разговаривали они друг с другом по-русски. Сибгатов сидел так, чтоб не кривить и не гнуть больную спину. Он еще был молодой, но на темени волосы прореженные-прореженные. А у Ефрема ни волосинки еще не упало, буйных бурых - чаща, не продерешься. И до сих была при нем вся сила на баб. А как бы уже - ни к чему. Сколько Ефрем этих баб охобачивал - представить себе нельзя. Еще вначале вел им счет, женам - особо, потом не утруждался. Первая его жена была - Амина, белолицая татарка из Елабуги, чувствительная очень: кожа на лице такая тонкая, едва костяшками ее тронь - и кровь. И еще непокорчивая - сама ж с девченкой и ушла. С тех пор Ефрем позора не допускал и покидал баб всегда первый. Жизнь он вел перелетную, свободную, то вербовка, то договор, и семью за собой таскать было б ему несручно. Хозяйку он на всяком новом месте находил. А у других, встречных-поперечных, вольных и невольных, и имена не всегда спрашивал, а только расплачивался по уговору. И смешались теперь в его памяти лица, повадки и обстоятельства, и запоминалось только, если как-нибудь особенно. Так запомнил он Евдошку, инженерову жену, как во время войны на перроне станции Алма-Ата-1 стояла она под его окном, задом виляла и просилась. Их ехал целый штат в Или, открывать новый участок, и провожали их многие из треста. Тут же и муж Евдошки, затруханный, невдалеке стоял, кому-то что-то доказывал. А паровоз первый раз дернул. "Ну! - крикнул Ефрем и вытянул руки. - Если любишь - полезай сюда, поехали!" И она уцепилась, вскарабкалась к нему в окно вагона на виду у треста и у мужа - и поехала пожить с ним две недельки. Вот это он запомнил - как втаскивал Евдошку в вагон. И так, что увидел Ефрем в бабах за всю жизнь, это привязчивость. Добыть бабу - легко, а вот с рук скачать - трудно. Хоть везде говорилось "равенство", и Ефрем не возражал, но нутром никогда он женщин за полных людей не считал - кроме первой своей женки Амины. И удивился бы он, если б другой мужик стал ему серьезно доказывать, что плохо он поступает с бабами. А вот по этой чудной книге так получалось, что Ефрем же во всем и виноват. Зажгли прежде времени свет. Проснулся этот чистюля с желвью под челюстью, вылез лысой головенкой из-под одеяла и поскорей напялил очки, в которых выглядел профессором. Сразу всем объявил о радости: что укол перенес он ничего, думал хуже будет. И нырнул в тумбочку за курятиной. Этим хилякам, Ефрем замечал, только курятину подавай. |
