Так или иначе, одни приняли реформу за неимением ничего лучшего, другие — в ожидании дальнейших нововведений. Выяснилось, что крупные землевладельцы теперь могут отстаивать свои интересы, объединившись с верхушкой среднего класса и преуспевающей городской элитой. Возможно, это смутило тори, но это вполне устраивало вигов, которые теперь могли привлечь больше заинтересованных сторон, чтобы удержаться у власти. Однако реформа не принесла ничего нового рабочему классу и низшим слоям среднего класса. Они остались абсолютно в том же положении. Если они не имели в своем распоряжении домовладения расчетной стоимостью 10 фунтов стерлингов в год (на правах если не собственности, то хотя бы аренды), они лишались права голоса. Пролетариат (воспользуемся этим анахроничным определением) оставался полностью за рамками этой системы. Реформа не имела никакого отношения к демократии. Демократия оставалась непонятным и ненужным явлением. Главным мотивом реформы был не принцип, а целесообразность: она устранила некоторые старые злоупотребления, но оставила другие искажения и неувязки. Возможно, аристократы испытали от этого некоторые неудобства (хотя и это сомнительно), но радикалы и реформаторы в действительности получили крайне мало. Грей стремился всего лишь бросить голодному крошку хлеба, чтобы не доводить до восстания. Согласно его расчетам, в каких-либо дальнейших улучшениях не было необходимости.

И все же этот закон мог послужить толчком к более серьезным изменениям. Джон Брайт, один из видных радикалов, сказал: «Это был плохой закон, но, когда его приняли, он стал великим законом». Иными словами, его величие заключалось именно в том, что его все-таки приняли. Никогда еще в английском парламенте не предлагали и не принимали подобной меры, и это полностью опровергало теорию Эдмунда Бёрка о том, что избирательную систему можно изменить только органичными интуитивными методами. В Законе о реформе 1832 года не было ничего органичного или интуитивного. Его разработали люди, заботившиеся о сохранении собственной касты и укреплении государственной стабильности.

В процессе раскрылись и другие аспекты политического уклада. Стало ясно, что при любом столкновении между народом и лордами последним придется уступить. Состоятельный средний класс также сыграл свою роль, что само по себе ознаменовало важные изменения в английской системе государственного управления. Грей мог с полным правом гордиться своим наконец состоявшимся триумфом: если бы дело дошло до назначения новых пэров, король был бы вынужден совершить шаг, вызывавший у него глубокое отвращение. Выбирать было не из кого.

Один из депутатов, Александр Бэринг, предупреждал: «Когда настанет решающий момент, в реформированном парламенте землевладельцы не смогут выстоять против активных, напористых, умных людей, присланных из промышленных районов». Кто стал бы утверждать, что он неправ? Действительно, по поводу работы первого в истории Англии реформированного парламента существовали некоторые опасения — в основном в связи с тем, что он может оказаться неуправляемым. Один из членов кабинета министров предсказывал, что, если правительство «на первом же заседании потеряет контроль над реформированной палатой, Метеор взлетит в космос, и наступит Хаос». К концу 1833 года сын Грея отмечал, что кабинет министров «совершенно лишен единства цели и колеблется при любом дуновении ветерка».