Да, иногда такое бывало, хотя Дрю глубоко вдыхал свежий весенний воздух, любовался ярко голубым летним небом и задирал голову, чтобы насладиться пением птиц.

    Он почти каждый день вспоминал о Белинде. Эти мысли беспокоили его. Он не понимал, что означают чувства, которые он испытывал к этой девушке. Почему она так интересуется медициной? Как она может смотреть, когда ее брат режет людей? Неужели у нее совсем нет жалости? И хотя ее желание стать медсестрой казалось ему странным, в то же время он ею восхищался.

    Дрю был уверен, что не смог бы сохранять спокойствие в ситуациях, с которыми сталкивалась Белинда. «Как она это делает? Почему?» – эти вопросы приводили его в замешательство. Он ее не понимал. Вся ее семья со странностями.

    И Дрю не знал, как быть с чувствами, которые разрывали его на части.

    В каком то смысле он упивался жалостью к себе. И всетаки было что то такое, что не поддавалось отчаянию. Он как будто воевал сам с собой. Дрю не понимал, почему он сопротивляется ощущению несчастья. Но как только ему казалось, что он готов забыть о гневе, культя напоминала о себе. Волна боли накатывала на руку, от кончиков несуществующих пальцев до плеча. Задыхаясь от муки и страха, Дрю прятал голову в подушку или, раздавленный злобой, бежал из дому. Так он боролся с собой. Он то забивался в раковину боли и негодования, то сдавался на волю желания примириться с судьбой, которая так круто с ним обошлась. Еще кое что удивляло Дрю.

    Он чувствовал, что с его матерью что то произошло, замечал некие легкие изменения, которые нелегко передать словами.

    Неужели ему померещилось, или это на самом деле так? Несколько последних лет мать Дрю закрывалась при помощи молчания и жалости к себе. Она не хотела ехать на Запад, сопротивлялась этому всеми силами. Нет, она ничего не говорила. Это не в ее стиле. Но все они знали, что она думает. Это было видно по ее поджатым губам, напряженным позам, мрачным глазам. Ее и раньше нельзя было назвать веселой или болтливой, но теперь она ушла в себя, как будто не желая делить сырую халупу с другими членами семьи.

    Она вела себя холодно и отчужденно даже когда общалась с детьми. Лишь одна вещь, кажется, оживляла и интересовала ее – уроки. Если мальчики отказывались учиться, ее темные глаза начинали метать молнии. Она упрямо выдвигала вперед подбородок, заявляя, что не собирается тащить за собой неграмотных детей – ни на Запад, ни с Запада. Их отец тоже следил за тем, чтобы они каждый день читали книги и учились. В начале нового школьного года Дрю наблюдал за тем, как его младшего брата Сидни провожали в школу. Теперь у него была красивая одежда, и мать настояла на том, чтобы он получал знания в настоящей школе, как и должно быть. Дрю видел, с каким волнением она прощалась с младшим сыном.

    «Как он поладит с другими детьми?» Дрю понимал, что она беспокоится об этом. А что, если в учебе они продвинулись далеко вперед? Но первые отзывы миссис Браун об успехах брата были полны восхищенной похвалы. Мальчик знал куда больше, чем его ровесники, утверждала она, и сердечно поздравляла Симпсонов с тем, что они так хорошо позаботились об образовании малыша.

    Дрю знал, что матери хотелось бы и его послать в местную школу. Она бы обязательно настояла на этом, если бы не его возраст и не его рука. Она ничего не говорила, но Дрю знал, что материнское сердце, измученное и разбитое житейскими неурядицами, болело за него. Она понимала, что ему будет трудно в этом мире. Отцу Дрю, кажется, было неловко в его присутствии.