Изменить размер шрифта - +
Толстый бархатный балдахин над кроватью был спущен; такие же толстые шторы закрывали окна, не впуская в комнату солнечный свет. В комнате царил полумрак, только на столе рядом с кроватью горела одинокая свеча. В спертом воздухе пахло лекарствами и болезнью. Сам граф, лежащий на подушках в громадной постели, как будто усох или уже умер; его запавшее лицо было мертвенно-бледным. И все же его костлявая грудь поднималась и опускалась, хотя дыхание было частым и неглубоким. Врач у постели, словно верховный жрец, готовящийся совершить последние обряды, повернулся к вошедшим. Если он и удивился, увидев их, то хорошо скрыл свои чувства. Эзме решила, что врачи, как и юристы, видят на своем веку все и их уже ничем не удивишь.

— Папа, я здесь! — прошептала Катриона, садясь на край кровати и беря отца за руку.

— Боюсь, его светлость утратил способность говорить, — тихо заметил врач.

Судя по его угрюмому лицу, он не рассчитывал на то, что граф протянет долго.

Неожиданно граф приоткрыл правый глаз. Левый, как и вся левая половина лица, остался неподвижным; левый угол рта опустился вниз.

— Папа! — чуть громче позвала Катриона. — Ты меня слышишь?

Правый глаз графа снова дрогнул. Вначале его взгляд блуждал, но потом нашел лицо дочери.

— Папа, я тебя прощаю, — тихо и искренне произнесла Катриона.

Раньше Эзме думала, что она никогда, ни за что не сможет уважать Катриону Макнэр и восхищаться ею, но невольно восхитилась ею в этот миг.

Она испытала и унижение, и гордость, когда Джейми подошел к кровати, положил руку на плечо Катрионы и с состраданием на лице и в голосе произнес:

— И я тоже, милорд.

На лице старика что-то промелькнуло; на миг Эзме была уверена, что граф понимает, кто к нему обратился и что сказал. Глаз медленно закрылся; старик испустил глубокий вздох и затих.

Пощупав ему пульс, врач молча покачал головой.

— Ах, Джейми! — воскликнула Катриона, бросаясь на грудь жениху и разражаясь рыданиями.

Куинн коснулся плеча Эзме.

— По-моему, нам с тобой лучше подождать внизу, — сказал он.

Эзме кивнула, и они вместе вышли из комнаты.

Дворецкий графа, который, очевидно, караулил у двери, шагнул им навстречу.

— Граф уже изволил отправиться к праотцам? — мрачно осведомился дворецкий.

— Да, — ответил Куинн, держа Эзме за руку. — По-моему, он скоро получит воздаяние за все, что совершил при жизни.

На лице дворецкого появилось приличествующее случаю похоронное выражение.

— Если графиня пожелает, — сказал он, — я и дальше буду служить в ее доме.

— Я передам ей ваши слова, — ответил Куинн. — Но, по-моему, сейчас она занята другим.

Дворецкий кивнул и вдруг как будто что-то вспомнил:

— Внизу, в гостиной, ждет поверенный графа… Леди Катриона пригласила и его. Попросить ли его прийти завтра?

— Нет. Мы сами побеседуем с ним и оповестим его о состоянии графа, — ответил Куинн.

Прежде чем спуститься вниз, Куинн завел Эзме в соседнюю комнату. Занавеси там были задернуты, и они очутились в темноте — как тогда на террасе… Вспомнив тот день, Эзме почувствовала, как в ней просыпается совершенно неуместное желание.

— Надо соблюсти приличия, хотя у меня нет ни малейшего желания обсуждать что бы то ни было с мистером Макхитом, — прошептал Куинн. — Я бы куда охотнее побыл здесь, с тобой.

— Я тоже, но, по-моему, это неприлично!

— Замечательный довод! — тихо усмехнулся Куинн. — Оказывается, очень удобно любить знатока законов… Как жаль, что женщины не могут становиться юристами!

Эзме испытала прилив благодарности и гордости.

Быстрый переход