— Что он сказал? Герр Мельников, что вы сказали? — быстро спросила Мирцль, серьезно переводя глаза с одного на другого.

— Он сказал, что ему это тоже очень интересно знать…

— Да?.. Правда?! Вы не шутите? Ну, так скажите ему, что о таких вещах молодые студенты не спрашивают. Сам должен знать. А ваши пять марок я передам капелле. Вы довольны, герр Васич?..

Васич внимательно осмотрел свой портсигар и с видом скучающего принца стал рассматривать ближайших соседей.

Мирцль покачалась у стола, собрала свои открытки и, озабоченная молчанием, смущенно улыбнувшись, тронулась было дальше.

— Два слова, Мирцль, — Васич покосился на Мельникова и решительно двинул кружкой по столу. — Когда будете опять обходить зал, подойдите к нам на минутку. У меня к вам просьба.

— Просьба? Карашо, — прибавила она со смехом по-русски и пошла, неторопливо раскачиваясь, к компании кутивших приказчиков, которые уже давно нетерпеливыми, недовольными жестами подзывали ее к себе.

Васич раскрыл портсигар и протянул его своему собеседнику:

— Угодно?

— Нет, спасибо… Зачем вы вяжетесь к ней?

Он хотел казаться равнодушным, но голос дрожал, а пивная кружка, от которой он долго не отрывал губ, была совершенно пуста.

— Для вас же стараюсь. Сидите, как на государственном экзамене, и изучаете входную дверь. Разве так дела делают?

— Я никаких дел не собираюсь делать…

— Да вы не обижайтесь, чудак вы этакий.

Васич пренебрежительно пожал плечами.

— Она вам нравится, вы ей. Вы не младенец, она не гимназистка. Значит…

— Ничего не значит. О чем вы ее хотите просить?

— Интересуетесь?

Васич подмигнул и свысока усмехнулся.

— Можете и не говорить.

— И не скажу. Ха-ха! Терпите в наказание. А очень интересно, — поддразнил он и щелкнул языком.

Зал гудел. Лица все больше багровели. У коротко остриженных корпорантов от выпитого пива и хриплых выкриков кожа на голове покраснела сквозь желтую щетину волос. Сигарный чад затягивал лампы. Немцы кутили: накупали у шнырявшей между столиками бессонной, похожей на летучую мышь старухи апельсины и розы и бросали их в капеллу знакомым тиролькам. Несколько длинных буршей, качаясь перед самой эстрадой, подымали кружки, бормотали что-то, чокались с герр директором и изо всех сил старались показать остальному обществу, что они ужасно пьяны и готовы на все. Бульдоги выглядывали из-под стульев своих хозяев, ловили на лету подачки и опять равнодушно укладывались, — домой еще не скоро. Какой-то корпорант-фукс в малиновом кепи, улыбаясь, как рыжий в цирке, полез на эстраду, пробрался к турецкому барабану и под поощрительный хохот своей корпорации бахнул кулаком в тугую кожу. Потом смутился и, не зная, что ему дальше делать, глупо раскланялся и сошел к своим.

Мирцль окончила обход и, отбиваясь от тянувшихся к ней нетвердых и назойливых рук, прошла к подмосткам и положила на цитру перед директором блюдечко с выручкой. Директор удивленно взглянул на бумажку в пять марок.

— Русский?

— Да.

— Который?

— Тот, в сером костюме, черный.

— Смотри, Мирцль!

Он шутливо погрозил ей пальцем.

— Ну, вот! Я долговязых не люблю.

— Но!.. Много ли девушке нужно.

Она вздернула головой и прошла на свое место. Хозяин повернулся к зале, выждал несколько мгновений и, встретившись глазами с Васичем, с достоинством поклонился ему. Васич поднял руку и приветливо поболтал ею в воздухе.

Тирольцы допили пиво. Гобоист, серьезный немец, похожий на бухгалтера, загримированного тирольцем, поправил пенсне, сунул в рот свою дудку и вытянул губы.