Худенькая, незаметненькая Фаина Петровна была одета в какое-то аляповатое платье и стоптанные босоножки. В руках – заштатная хозяйственная сумка из кожзаменителя, с которыми бегают по магазинам домохозяйки ниже средней руки. Лет Фаине Петровне было за пятьдесят. Тусклый, ленивый взгляд и шаркающая походка.

Нина провела ее на кухню: принимать посетительницу в гостиной она посчитала слишком уж недостойным для такого человека.

Посланница Ремизова поставила на стул свою сумку и, прежде чем открыть ее, спросила одышливым голосом, кивнув на Полину Семеновну:

– Мамаша?

– Тетя,– ответила Мажарова, с лица которой не сходило недовольное выражение.

Но стоило лишь Фаине Петровне выложить на стол целлофановый пакет, как Нина прямо-таки застыла на месте.

– Сорок шестой тебе, верно? – астматически продышала спекулянтка, вынимая платье из упаковки.

– Да, да,– прошептала Мажарова.

Ее руки сами потянулись к платью.

Золотисто-зеленое чудо переливалось, играло тысячами искорок, словно было сотворено из кожи неведомого сказочного змея.

– Люрикс,– с невольным уважением сказала Вольская-Валуа и подавила вздох, вспомнив, какие наряды даривал ей второй супруг.

– Нога тридцать семь, как мне сказали? – продолжала Фаина Петровна, вынимая из волшебной сумки коробку с красочным рисунком и надписью латинскими буквами «Саламандра».

А в коробке…

Мажарова боялась взять в руки бежевую лодочку на высоком тонком каблуке, как будто это был башмачок Золушки.

– Высоковат каблук,– заметила Вольская-Валуа.

Заметила для того, чтобы хоть чем-то умалить достоинство вещей (а значит – будущую цену) и умерить восторг племянницы (который не даст возможности эту цену сбавить).

– Что вы, тетя,– еле дыша от восхищения, проговорила Нина.– Самый шик!

– И сколько просите? – постаралась взять торг в свои руки бывшая наездница.

– Иди, дочка, прикинь на себя,– игнорировала ее вопрос Фаина Петровна.

И ее тусклые глаза прикрылись дряблыми веками, похожими на куриные.

Фаина Петровна была величайшим психологом. Она знала: стоит женщине надеть на себя красивую вещь – расстаться с ней она уже никогда не согласится. Сколько бы ей за это ни пришлось заплатить презренных бумажек.

Через пять минут Нина вошла на кухню. Вошла, как входит в тронный зал королева. На лице ее ясно читалось: вещи эти смогут с нее снять, только если она станет трупом.

– Платье – четыреста, туфли – сто пятьдесят,– астматически прохрипела Фаина Петровна.

– Может, сбавите немного, любезная?– начала было Вольская-Валуа.

– Скинут тебе, дражайшая, на Загорянском рынке,– без тени эмоций ответила Фаина Петровна.– Я вам предельно, по-божески… И только потому, что Антоша рекомендовал…

При упоминании Загорянки Полина Семеновна поежилась. Это был вещевой рынок, в просторечии – барахолка. Там можно было купить все – от пуговицы до дубленки. И обжуливали – страсть. Вольская-Валуа боялась барахолки, как черт ладана…

– Мы согласны, согласны,– торопливо сказала Нина, стрельнув в тетку недовольным взглядом.

– Ну и по рукам. Носи, дочка, на здоровье,– подобрела спекулянтка.– А это уж я на свой почин прихватила… Шанель.

Фаина Петровна достала из сумки изящную коробочку, которая золотилась так же, как платье на Нине.

Что и говорить, флакон знаменитых французских духов был тут же куплен за сто рублей…

– Ну и цены! Это просто кошмар, ужас какой-то!– никак не могла успокоиться Полина Семеновна, когда Фаина Петровна покинула квартиру.